Глаза погребенных
Шрифт:
Малена вскочила — лишь сейчас она сделала то, что ей так хотелось сделать еще одиннадцать лет назад, когда этот человек вез ее с остановки, где алел флажок, на высоты Серропома: вскочить, спрыгнуть с таратайки, остаться на месте, не ехать дальше… Опершись о письменный стол, а точнее, вцепившись руками в край стола — ей казалось, что таратайка, раскачиваясь, катится над обрывами и тенями, — Малена предложила ему чашку кофе. Ее безудержно потянуло глотнуть свежего воздуха.
Издалека донеслись детские голоса — начиналась спевка хора. Она направилась туда чуть ли не бегом,
— Сеньорита! — позвала она у двери учительницу Кантала. — В директорской сидит… — ей хотелось сказать — домовой, — один сеньор, позаботьтесь, пожалуйста, чтобы его угостили кофе, и передайте, что меня вы- звали по срочному делу. Неужели нельзя уставшему человеку отдохнуть хотя бы в субботу? А тут приходится принимать посетителей с улицы…
— С большим удовольствием, сеньорита.
— Простите, что прервала вас, но я просто в отчаянии. Этот человек напомнил мне о прошлом, о дне моего приезда сюда.
— Иду за кофе…
— Можно попросить девушку, чтобы принесла…
Малена добрела до своей комнаты, точнее — до своей кровати, бросилась на постель и тут же вскочила, ей представилось, что это не койка, а таратайка, на которой она приехала в Серропом, только на этот раз повозка увозила ее мертвую, бездыханную. Дуэнде — на козлах, со своей несносной улыбкой зеленого кипариса, — да, да, кипариса, — расползающейся по лицу, со своим взглядом зеленого кипариса, — да, да, кипариса, — струящимся из глаз, и с кипарисовой зеленоволосой, подстриженной ножницами рощей на голове… Бездыханная? Мертвая, нет! «Ни за что!» — закричала она и подбежала к зеркалу… Но зеркало ничего ей не сказало. Пустое стекло. Напрасно стремилась проникнуть она сквозь тонкий стеклянный лист, туда, к тому, что кроется за зеркалами жизни… Дыхание… ее дыхание скажет, мертва она или жива… Она вздрогнула, увидев свое отражение, вначале туманное, но постепенно становившееся все более явственным, все четче вырисовывавшееся в дымке ее дыхания… Ах, если бы можно было протянуть руки сквозь зеркало, дотронуться до себя, ощутить себя, почувствовать себя!
— Сеньорита директриса!
Голос учительницы отвлек Малену от зеркала. Она; едва успела надеть темные очки. Чешуйчатая оправа словно два звена цепи, изъеденной морской солью.
Ана Мария Кантала стояла у двери с чашкой кофе в руке.
— В директорской, вы сказали мне, сеньорита? Там, никого нет…
— Но я оставила его там. Может быть, ушел.
— Как же он мог уйти, если дверь закрыта на ключ?
В сопровождении учительницы Малена вошла в директорскую — Кайэтано Дуэнде исчез.
— А что, если он еще и нечист на руку?..
— Нет, сеньорита, об этом не беспокойтесь. Он очень хороший человек и заслуживает полного доверия. Это возница, что привез меня в Серропом много лет назад… Что со мной? Я старею…
— Что вы, сеньорита!
— Мне было, Ана Мария, девятнадцать лет, когда я приехала сюда директрисой смешанной школы… это было одиннадцать лет назад… Но, простите, я прервала ваши занятия… продолжайте. Мой посетитель, очевидно, пошел выпить кофе на кухню.
— Нет, нет,
— Ну что вы, дайте мне чашку, дайте — все будет в порядке. Я найду его, он, очевидно, беседует на кухне с девушками. Тогда он поймет, что я ищу его, чтобы угостить кофе. Нельзя было оставлять его одного, ведь он пришел поговорить со мной.
— Ну если так, сеньорита, — учительница передала ей чашку. — Я хотела сама ее унести.
Что произошло в школе, сразу трудно было понять. Ах, вот что: исчез попугай. Он терзал всех каждый час и каждый день, а по субботам просто неистовствовал. По всей вероятности, это из-за тишины в школе — ему не хватало гомона детских голосов.
Не найдя Кайэтано Дуэнде на кухне, Малена спросила, не видел ли его кто-нибудь из прислуги.
— Да он, похоже, проходил, — ответила ей одна из служанок.
— А это кто? Гойя?
— Нет, сеньора Грехория моет посуду на кухне. А я — Николаса Турсиос. Совсем недавно был тут этот сеньор, в летах. Сказал, что вас уже видел, что вы хорошо выглядите и что он уходит. Говорил он с сеньорой Гойей…
Появилась другая служанка, вытирая фартуком мокрые по локоть руки.
— Так и сказывал. Вот как говорит Кулача. Сказал, что он вас повидал, что у вас все хорошо, сказал, что уходит. Я даже проводила его. Он попрощался и почему-то дверь припер снаружи.
— А я ищу его, чтобы угостить кофе…
— Кулача, да помоги же, возьми чашку из рук сеньориты, не стой столбом! — приказала Гойя и пробормотала себе под нос: — Клянусь, что выпьет, насчет питья да еды — цены им нет. Уж на это-то они способны! — Затем она обратилась к Кулаче: — Поставь чашку в таз с грязной посудой и начинай вытирать тарелки. Вытирай и складывай кверху дном, одну на другую.
— Чем выливать кофе, лучше выпейте, — заметила Малена, — кстати, к нему еще никто не прикасался.
— А хоть бы и прикасался! Правда, Кулача? Для голодного нет на свете черствых крошек. А такие молодые, как она, всегда голодны. Природа-то приказывает, ничего не поделаешь. «Хошь не хошь, а поезжай, раз взобрался сюда», — говорит седло всаднику!
— Да благословит вас бог, сеньорита, я лучше выпью, он еще горяченький! — радостно поблагодарила Кулача и, отойдя с кофе в сторону, процедила сквозь зубы: — Ежели старая Гойя не ясновидящая, значит, ведьма. Как она угадала, что мне хочется кофе? По ночам окуривает дом отваром из смоквы или при лунном свете разложит на черной тряпке белые кости и разговаривает с попугаем, будто он человек… а сейчас… пропал этот попугай, летает где-то, и лучше бы не возвращался, что ни говори — вредная птица…
— Сеньорита! — воскликнула Гойя, оставшись наедине с директрисой. — А ведь это был Кайэтано Дуэнде…
— Знаешь его?
— Он-то меня не знает, зато я его знаю… Скажу, прямо… он зарабатывает себе на жизнь тем, что помогает контрабандистам или тем, кого преследует полиция. Мало кто знает так, как он, подземные ходы, что ведут прямо на побережье… Но… что это… Я говорю о Кайэтано Дуэнде, а сама даже с ним не попрощалась…
— И мы тоже не попрощались.