Глаза ребёнка
Шрифт:
— Ты все еще считаешь, что мне нужен психиатр?
— По-твоему, это тоже грешно? Как этот твой сон, который снова преследует тебя? Или твои переживания из-за отца или матери, с которыми ты не можешь справиться?
— Мне тяжело думать об отце, — произнесла Терри, глядя куда-то в сторону. — Когда я думаю о нем, мне становится страшно. — Внезапно ее охватил гнев. — Моего отца больше нет в живых, и довольно об этом.
Крис взглянул на нее поверх чашки с кофе.
— Терри, а как он умер? Ты никогда мне толком не рассказывала.
Она непроизвольно
Видение предстало перед ее глазами внезапно, словно яркий сноп света больно резанул по сетчатке: освещенная первыми лучами утреннего солнца голова отца у ее ног, засохшая струйка крови, вытекшей из виска… На мгновение сознание женщины померкло, потом все прошло.
Терри молчала. Тогда Крис тихо спросил:
— Терри, в чем дело? Ты почему-то чувствуешь себя виноватой?
Тереза открыла глаза, избавляясь от мучительного видения. Но на Криса она так и не взглянула.
— После смерти отца в доме стало спокойней, — наконец изрекла она. — Возможно, я чувствую себя виноватой за то, что мне нравилось это ощущение покоя, — продолжала женщина усталым голосом. — Иногда мне думается, Крис, что именно поэтому я всегда была одержима идеей стать юристом. Потому что там все по правилам: никто никого не бьет, и каждый имеет право сказать слово в свою защиту. Мне казалось, закон защищает даже детей.
Крис молчал, повернувшись в сторону площади, и это не было для Терри неожиданностью.
17
Тереза стояла в телефонной будке возле палаццо Дожей [13] .
Телефон Рики молчал. Автоответчик с лицемерно-слащавой записью был отключен.
Крис мерил шагами тротуар, щурясь под полуденным солнцем. Он нетерпеливо отвернулся, когда Терри в очередной раз тщетно набирала номер.
Она распахнула дверь кабинки, впустив внутрь струю освежающего бриза.
Глядя, как Крис вышагивает, засунув руки в карманы, Терри подумала о том, насколько он подтянут и опрятен.
13
Дож — глава Венецианской (конец VII–XIII вв.) и Генуэзской (XIV–XVIII вв.) республик. Избирался пожизненно, в Генуе, начиная с 1528 г., — на 2 года.
— В Сан-Франциско сейчас три часа ночи, — сказала она. — Рики должен быть дома. Он просто не подходит к телефону.
— В три ночи и я бы не стал подходить. Видимо, вместе с автоответчиком он отключил и звонок. — Его голос выдавал легкое раздражение. — Как знать, возможно, ему наскучило мучить тебя. Развлечения тоже приедаются.
«Вечером надо будет позвонить в школу», — подумала женщина, с трудом соображающая, где она и с кем.
— Как насчет обеда? — предложил Кристофер.
— Подождем. — Она взяла его за руку. — Не возражаешь, если мы немного пройдемся?
Они не спеша направились вдоль Большого канала. Дул свежий ветер, принося с собой нежный аромат моря. На просторной мостовой было
Кристофер остановился, увидев уличного художника, который писал тушью портреты прохожих. Явно подражая Сальвадору Дали, он носил красный шейный платок и длинные подкрученные вверх усы, хотя его творения (как не без иронии отметила про себя Терри) были куда более приземленными. Зато сам процесс творчества — с грациозными взмахами кисти и эффектными паузами, во время которых художник, прищурившись, вглядывался в позирующую крашеную блондинку средних лет, — отличала свойственная большому мастеру сосредоточенная торжественность, доведенная почти до гротеска. От взгляда Терри не могло ускользнуть, что эта сценка подействовала на Криса успокаивающе. Оказывается, он относился к людям — со всеми их маленькими слабостями и тщеславием — гораздо теплее, чем она вначале предполагала.
— Он неподражаем, — пробормотал Крис. Понятно, что восхищался он не портретом, а скорее, той энергией и чувством собственной значимости, которые заставляли художника каждое утро вставать, напомаживать усы, подхватывать этюдник и устремляться туда, где он неизменно превращался в Сальвадора Дали, хотя бы на своем крохотном пятачке.
Художник церемонно вручил рисунок позировавшей ему немке. По-видимому, та осталась не очень довольна его работой и, немного поторговавшись о цене, удалилась, не сказав ни слова благодарности. Оставшись один, портретист помрачнел и как-то сник, а затем с униженным видом принялся искать новых клиентов.
— Не желаешь оказать ему услугу? — спросил Крис.
— Кто, я? — удивилась Терри, которая вовсе не считала себя подходящей натурой.
— Мне на память, — веселился Паже. — С тех пор, как впервые увидел тебя, я мечтаю иметь твой портрет.
Художник к тому времени заметил их и пожирал Терезу взглядом, полным надежды.
— Что-то раньше это не приходило тебе в голову, — возразила Терри. — Кроме того, у меня ужасный нос. Если я соглашусь, дай слово, что я сама выберу темный чулан, в котором будет висеть эта мазня.
— В моей спальне, — бросил Крис, направляясь к художнику.
Положив сумочку рядом, она стала терпеливо позировать, а художник между делом отпускал ей комплименты и широко улыбался Кристоферу как человеку, способному разделить чужой успех. Терри и самой начинало нравиться все это; ей доставляло удовольствие видеть, как забавляется Крис.
Около них задержался какой-то досужий зевака — тщедушный юнец с курчавыми волосами, с виду итальянец. Он стоял за спиной Паже, переводя взгляд с рисунка на Терри и обратно, словно критически сравнивал копию с оригиналом.