Глаза зверя

Незнанский Фридрих Евсеевич

— Сдавливаете противнику шею… — Абу подозвал Талгата и показал на его шее. — Вот здесь. Сначала захват… — Абу ловко захватил шею Талгата. — Потом удушение.

Абу чуть сдавил шею Талгата, и тот закашлялся.

— Видите? — довольно спросил бойцов Абу. — Это называется сонная артерия. Когда ты давишь на нее, человеку в мозг перестает поступать кислород, и он теряет сознание. После этого ты можешь снять с человека пояс или галстук и довершить начатое. А теперь — разбились по парам!

Последующие полчаса «курсанты» усердно душили друг друга, а Абу прохаживался

мимо топчущихся в пыли пар и поглядывал на них своими черными стеклами-глазницами.

Затем пыльные, грязные, полупридушенные бойцы вновь выстроились в шеренгу.

— Продолжим изучение болевых приемов, — сказал Абу. — Главное в драке — принести врагу как можно больше повреждений. И не церемониться. Мустафа, подойди сюда.

Из шеренги вышел здоровенный амбал с небритой физиономией.

— Вот, смотрите, — сказал Абу бойцам, насмешливо показывая на верзилу Мустафу, — он намного больше меня, да? Япо сравнению с ним просто карлик. А теперь смотрите.

Абу сделал молниеносное движение, схватил Мустафу пальцами за нижнюю губу и резко потянул вниз. Мустафа вскрикнул и упал на колени. Из глаз у него брызнули слезы.

Абу отпустил губу верзилы (тот сразу схватился руками за лицо и застонал), вытер пальцы о штаны и сказал:

— Вот видите, бойцы. Это детский прием, да? Но болевой шок выводит врага из строя на десять секунд. За эти десять секунд вы можете делать с ним что хотите. Все дело в быстроте и силе захвата. — Абу осклабил белые зубы в улыбке. — Чтобы победить сильного врага, настоящему джигиту хватает двух пальцев. — Он обвел взглядом бойцов. — Кто хочет попробовать?..

После того как занятие закончилось, Абу отпустил бойцов отдыхать, а Сулеймана подозвал к себе.

— Хочу сказать тебе два слова, Сулейман. Ты никуда не спешишь?

— Нет, Абу. Я готов тебя выслушать.

Абу кивнул и провел ладонью по бороде.

— В тебе есть ярость, Сулейман, — сказал он своим тихим и вкрадчивым голосом. — Но ярость — вещь плохая. Бойцу нужна злоба. Злоба, которая не выходит наружу, а сидит здесь. — Абу положил руку на грудь. — Сидит и ждет своего часа. А яростный человек допускает много оплошностей. Вот когда ты бил меня ножом, я по глазам понял, когда ты ударишь. Понимаешь? А глаза у джигита должны быть холодными. Холодными, жестокими и спокойными. Холодными и жестокими, чтобы врагу было страшно, а спокойными, чтобы враг не понял, когда ты нанесешь удар.

— Поэтому ты и прячешь их за стеклами очков? — спросил Сулейман. — Чтобы враг не понял по глазам, что у тебя на уме?

Абу холодно усмехнулся.

— Хорошая шутка, Сулейман. Но неправильная. Очки я ношу, потому что у меня светобоязнь. Это такая болезнь, когда у человека от яркого света начинают болеть глаза. Ладно, иди отдыхай. Мы еще продолжим этот разговор, Сулейман. Клянусь Аллахом, я сделаю из тебя настоящего воина!

Инструктор по выживанию оказался белорусом, звали его Сергей Лукашевич. У Лукашевича было розовощекое, равнодушное и чуть глуповатое лицо — лицо двоечника или палача. Перед началом занятия, пока бойцы отдыхали после уроков Абу, Сергей подошел к Сулейману и спросил:

— Новенький?

— Да, — в очередной раз признался Сулейман.

— С огнестрельным оружием знаком?

— Шапочно, — ответил Сулейман.

Сергей хмыкнул:

— Ничего. Через две недели ты у меня научишься делать стволы из говна.

— Из говна? — насмешливо переспросил Сулейман. — Тогда, наверное, лепить, а не делать?

— Можно и лепить, — согласился Сергей. — Если это говно железное или хотя бы из полимеров. В принципе, имея под рукой необходимые инструменты, соорудить ствол несложно. Так же, как и глушитель.

— Глушитель тоже можно сделать из говна? — уточнил Сулейман.

— Из него, родимого, — ответил Сергей, не замечая иронии новичка. — Причем в этом случае даже не обязательно, чтобы говно было железным. Как говорил один мой старый друг, разовый глушитель можно склеить из бумаги или вырезать из капустной кочерыжки. В принципе, он был прав. Ладно, боец, отдыхай.

Лукашевич отошел от Сулеймана.

Сулейман лег на траву и закинул руки за голову.

По синему небу плыли белые облака, и смотреть на них было спокойно и приятно. Казалось, что все, что происходит на земле — и хорошее, и плохое, — не имеет никакого смысла и значения. Будто все это ненастоящее. А настоящая жизнь — там, среди этих медленных, величественных облаков, которым плевать на маленьких людишек, равно как и на то, что эти людишки делают и чувствуют.

— Что, смотришь на облака? — спросил его Талгат.

— Угу, — ответил Сулейман. — А что?

Талгат сорвал сухую травинку, сунул ее в рот и пожал плечами:

— Да ничего, смотри на здоровье. Далеко до них, а? Наверное, как отсюда до Майкопа. Как думаешь?

— Не меньше, — согласился Сулейман.

— А самолеты летают, — с тихим, затаенным удивлением произнес Талгат. — Хотя и железные. Как они не падают — ума не приложу.

— Это физика, — сказал Сулейман. — Они опираются крыльями на воздух и летят.

— Знаю, что опираются, но как они это делают? — Талгат вновь пожал плечами. — Воздух ведь мягкий. Это как на пух опираться. Обопрешься — и до самой земли провалишься. — Он покачал головой. — Не-ет… Что-то тут не так. Не обошлось без Иблиса, я так думаю.

— Бойцы! — раздался зычный голос Лукашевича. — Всем встать и на занятие!

Сулейман и Талгат поднялись с травы и поплелись в учебную палатку.

7

После обеда, который занял не больше получаса, занятия продолжились.

На этот раз приступили к самому важному — искусству изготовления бомб. Взрывник (как мысленно назвал его про себя Сулейман) выглядел невзрачно. Среднего роста, обычного телосложения, лицо — ни красивое, ни уродливое, ни смуглое, ни бледное. Оно могло принадлежать и учителю, и рабочему, и менеджеру — кому угодно. Никаких особых примет. Звали взрывника Михаил. Национальность его была такой же неопределенной, как и возраст.