Глазами, полными любви
Шрифт:
Понемногу Алексей Михайлович начал самостоятельно сползать с кровати, затем стоять, ходить потихоньку по комнате и в конце концов стал выходить из дома, опираясь на трость. К осени ему выделили путевку на курорт в Сочи, откуда он вернулся практически здоровым человеком.
…Вспомнив этот эпизод из своего детства, Наталья Алекс е евна словно наяву увидела фотокарточку, которую прислал им отец из вс е союзной здравницы. Высокий, красивый, он стоял на тропинке сочинского дендропарка
При этих мыслях Наталья Алексеевна не могла не улыбнуться. Присловье «Вот приедем в Анапу…» стало для них с мужем с опр е деленного времени чем-то вроде заклинания. Этими словами оба пытались скрыть страх перед быстро происходившими перемен а ми, наступающей на пятки старости. Неуверенность вызыв а ли многие обстоятельства, облепившие днище их семейного кора б ля подобно ракушкам и водорослям. Оба мечтали, как теплое ласк о вое море смоет напластования забот, проблем и, как знать, может быть, подарит им еще какое-то количество радостных ясных дней – хотя бы и в почте н ном возрасте…
Столь мощных атак радикулита на отцовскую спину больше не случалось, хотя рецидивы время от времени происходили. Запах пчелиной и змеиной мази сопровождал все детство Натки, так же как запах бензина служебного директорского «газика». Много позже, давно уже став взрослой благовоспитанной дамой, случайно уловив где-нибудь струйку едкого «благовония», Наталья Алексеевна нередко испытывала внезапный приступ острой ностальгии по нелепому, бестолковому, прекрасному и такому далекому детству…
* * *
Пока взрослые решали серьезные проблемы, у сестер происходили свои события. У Натки во втором классе сменилась учительница. Вместо миниатюрной веселой и доброй Ирины Александровны однажды в класс вошла тетища неопределенного возраста и расплывшегося телосложения. На ней красовался трикотажный вязаный костюм горчичного цвета, на голове громоздилась прическа из гладко собранных, уложенных валиком волос (в ту пору такую укладку называли «улиткой»). Бородавка на подбородке довершала картину маслом.
Новую преподавательницу нельзя было назвать доброй или злой, вредной или дружелюбной. Марья Никаноровна относилась к разряду тех рыхлых, тестообразных «клуш», какие в изобилии водятся в любом школьном курятнике. Запомнилась «клуша» своей смешной фамилией – Бипа – да еще одним обстоятельством. В той же школе работал физруком муж училки. Будучи моложе своей «второй половины» (по крайней мере, внешне), он обладал довольно смазливой физиономией и не отличался строгостью нрава.
Марья Никаноровна баловать благоверному не дозволяла, бдительно пасла супруга, тщательно отслеживая каждый его шаг. На любой групповой фотографии учительского коллектива она стояла рядом с мужем, властно вцепившись в рукав бедного физрука. Натка не знала, имелись ли у них дети, но о своем обожаемом Васе наставница находила повод упомянуть едва ли не на каждом уроке. Будь второклассники постарше и поостроумней, они бы, скорее всего, так и прилепили Бипе кличку «мой Вася».
Общественными мероприятиями и педагогическими инициативами Марья Никаноровна класс не напрягала. Однажды она попыталась привить навыки аккуратности одному из классных оболтусов – тупице и хулигану, являвшемуся на уроки в таком виде, словно он только что вылез из помойки. Подняв зачухонца из-за парты, учительница повела воспитательную беседу:
– Ваня, почему ты всегда ходишь в школу таким грязным?
– Мамке стирать некогда.
– Но воротничок от формы ты сам можешь постирать и погладить.
– У нас утюга нет, гладить нечем.
– Тогда возьми выстиранный воротничок, оберни вокруг горячего чайника, подержи немного, и ткань отгладится.
– У нас чайник грязный, весь в саже. Воротничок снова запачкается.
– Так попроси маму почистить чайник.
– Мамке чистить некогда.
Разговор, таким образом, закольцевался. Радетельнице за чистоту ничего не оставалось, как, вздохнув, усадить нерадивого ученика за парту.
Своим непрезентабельным видом грязный Ванька портил картину недолго. В следующий класс ему переползти не удалось. Но, откровенно говоря, Марья Никаноровна от этого особо не обрадовалась. Такими же вахлаками с немытыми шеями и обсыпанными цыпками руками выглядели и другие ее подопечные, чуть более успешные в постижении наук.
На уроках школяры с разной степенью усердия постигали основы русского языка, выясняя, чем глагол отличается от существительного, или бодались с арифметическими примерами. Математика стала сущим наказанием не только для Натки, но и для всего ее семейства. На уровне второго класса, когда требовалось сложить, скажем, восемнадцать и тридцать четыре, с этим без труда справлялась и бабушка. В классе четвертом-пятом в ход пошли длиннющие примеры с дробями, скобками, возведением в степень. Тут началось нечто невообразимое.
Ощутимо одаренный гуманитарно и совершенно ущербный в области точных наук ребенок каждый пример решал раза три-четыре и всякий раз получал разный ответ. Совершенно запутавшись, ученица бросалась за помощью к матери. У той нередко ответ также не желал сходиться с помещенным в конце задачника. Понаблюдав некоторое время за мучениями решальщиц, за дело бралась бабушка.
Баба Нюра, перед которой неразрешимых проблем, казалось, не существовало вовсе, довольно быстро сдавалась под натиском хитроумной цифири и выносила вердикт:
– Та хто таку хворобу напридумывал? Шоб яму повылазило!
Сообща приходили к заключению: надо ждать отца. Появлявшийся поздно вечером, усталый и голодный отец, наскоро отужинав, вместо отдыха обреченно брал в руки учебник по математике. Он быстро производил на клочке бумаги необходимые вычисления и – о, чудо! – получал верный ответ. Натка тупо переписывала решение в тетрадку, после чего брела спать, на ходу клюя носом.
Все бы ничего, но в процессе решения Алексей Михайлович применял не ту методику, которой ученики пользовались в классе. Задачи и примеры он решал способом составления пропорций. Выходило легко, просто и правильно. Математичка недовольно говорила Зое Максимовне в школе: