Глория
Шрифт:
— А ну-ка посмотри на этого.
Мига подошел поближе и, прищурив левый глаз, посмотрел на меня.
— Ну?
— Что «ну»? Подходит или нет?
— Откуда я знаю, Артур? Откуда я знаю, умеет ли он подвывать, как побитая собака «Подайте на хлеб насущный»? Умеет он сделать вид, что он подыхает с голода? Может он весь день ходить по Среднему городу или сидеть на солнцепеке?
— Спроси у него, Мига.
Артур повернулся ко мне:
— Умеешь просить милостыню?
Что я мог сказать в ответ?
Я видел нищих и боялся их, они казались мне грязными и страшными. Это были
А может быть, это я никогда не смотрел им в глаза?
Так или иначе, я ничего не умел, но не мог в этом признаться.
— Да ни черта он не умеет, Артур, — рассерженно проворчал Мига.
— У меня есть идея, — сказал Артур, не слушая его. — Лис!
Рыжий оторвал голову от карт.
— Неси «корсет», бинты, тряпки, спецодежду и возьми ещё на кухне миску с куриной кровью.
Я весь напрягся, как перед прыжком.
— Что за дела, Артур? — начал было Мига, но Артур прервал его:
— Я делаю тебе поводыря, Мига, так что, пожалуйста, заткнись и дай мне поработать.
Лис вернулся быстро.
В течение минуты я был переодет в спецкостюм: изодранные штаны и черную жилетку размера на два больше. Артур усадил меня.
— Закатывай правую штанину.
Всё это было похоже на то, как мне вырывали зуб полгода назад, правда, Артур плохо смотрелся в роли доктора. Он ухмыльнулся и взял в руки десять штук тонких, гладко обструганных, реек, связанных сыромятными ремнями. Он обернул их вокруг моей ноги и туго затянул ремни так, что я не мог согнуть ногу в колене. Он забинтовал «корсет» бинтами и тряпками и вымазал повязку в крови. Несколько мазков сажи на лице и груди, несколько капель крови на ногу и Артур отошел назад — полюбоваться своим творением. Он сунул мне в руки палку и похлопал по плечу.
— Всё, малыш, теперь у тебя есть работа.
Мига опять поскрёб в затылке:
— Хромой поводырь...
Его лицо выразило смесь сомнения с недоверием.
— Ну, ладно, малый, пошли.
Мы пошли к выходу и Артур сказал вслед:
— Мига! Как следует покажи малышу город, чтобы он знал, что к чему.
— Ладно, — проворчал Мига в ответ.
И мы вышли из дверей в яркий солнечный свет...
Мига и Ихор шли впереди, о чём-то оживлённо переговариваясь и жестикулируя, а я вёл Саймона. Я волочил ногу и был натянут, как струна. Сай тихо заговорил со мной и от неожиданности я подпрыгнул.
— Тихо, тихо, — проворчал Саймон, — спешка нужна только когда блох ловишь, да и то не всегда.
— Просто... я...
— Знаю, малыш. Всё всегда бывает в первый раз, как сказал один мой приятель, подцепив триппер в пятнадцать лет.
— Я... не... — мямлил я.
— Да, ты не понимаешь, что тебе делать, малыш. Протянуть руку трудно, особенно в первый раз. У всех своя канава, как говорила одна моя знакомая жаба.
Его лицо исказилось, как от боли, и я с сожалением посмотрел в его невидящие и ненавидящие глаза. Наверное, он почувствовал, что я смотрю на него, и на его лицо, как паутина, наползла тень: морщины разгладились, напряженные мышцы расслабились, глаза потухли и злоба, горевшая в них, угасла. Мы медленно шли и Сай тихо говорил под аккомпанемент шумной перепалки «слепцов».
— Они забрали меня на улице, давно ещё. Меня и ещё много таких, как я. Я мало что помню, но у меня вся башка в шрамах. Они втыкали в нас провода. Я и еще пятеро практически всё время были в «шире», ну, кололи нас всё время какой-то дрянью и мы ни черта не чувствовали, как тряпичные куклы. Даже боли нормально не чувствовали, так, как спицами в вату. Не помню точно, сколько времени вся эта бодяга тянулась, но один раз меня так утыкали проводами, что я оклемался и начал орать. Ну, и кто-то из них, наверное, перестарался. Стало больно, как пилой череп пилят, и свет погас. Медленно...
Сай проводит ладонью по губам, словно стряхивая что-то липкое, противное. Его глаза стеклянно смотрят перед собой, как два перламутровых серых шарика. Его ноги уверенно нащупывают дорогу, а рука с тонкими сухими пальцами бережно держит меня за плечо.
— Тут я вырубился, а оклемался погодя чуть. Слышу — стоят надо мной двое и спорят, кончать меня или не надо. Один говорит: «Да ладно, пять кубов сориума и всё. Быстренько в холодильник». Второй ему отвечает: «Ну да, буду я на эту мразь костлявую ширево переводить. Звони дуболомам, пускай выбрасывают его за территорию. Он всё равно слепой, как крот, да и сдохнет там быстрей, чем тут. Нам в морге только спасибо скажут, чтоб не валандаться с этим скелетом».
Он снова замолкает, а я покрываюсь холодным потом, представляя, как же это — два голоса в темноте решают — жить ему или сдохнуть.
— Вытащили меня охранники, да и бросили на пустыре за центром. Сдохнуть бы мне, как собаке прибитой, да Артур взял меня к себе. Повезло, — Сай иронически кривит рот в усмешке.
— Да, повезло. Слепым сделали, а всё-таки живой, — не совсем связно бормочу я.
— Во-во, малый. Во всём своё везение есть, как сказала одна старуха на костре, когда сырые дрова гореть отказались, да вдобавок дождь пошел.
— Почему? — шепчу я, мысленно ругая себя за дурость и переживая потому, что он может меня не понять.
Он понимает:
— Почему я это тебе рассказываю, малыш? Слух у меня музыкальный, — смеется Саймон. — Всё я вчера слышал вечером про тебя, про родичей твоих. Мы с тобой одинаковые, как близнецы от разных матерей, — смеется он.
— Ты не ответил, — неожиданно для самого себя упрямо говорю я.
— Настырный ты малый, — добродушно ворчит Сай. — Ты — жертва этого мира, ты ни в чём не виноват, но на тебя валятся горести и беды. Но тебе повезло — ты живой, ты у хороших людей, и если Артур захочет, то ты не пропадёшь, малыш. А ты не пропадёшь, — ухмыляется он.