Глория
Шрифт:
— Кому «нам»? — спрашиваю я.
— Тебе, мне и Артуру.
Я порываюсь спросить о том, что же мы должны будем делать, но Чарли, предугадав меня, поднимает вверх указательный палец правой руки, ладонью, повернутой ко мне — его излюбленный жест.
— Завтра узнаешь.
Иногда я просто завидую Чарли. Иногда мне кажется, что он видит меня насквозь.
Девушки накрывают на стол. Артур начинает расспрашивать меня о проведенном мною дне и тут к нам подходит Саймон. Я, не оборачиваясь, узнаю его шаги.
— Не обижайся, Саймон, — глухо мямлю я.
— Тут не
Он пожимает мое плечо уже ставшим привычным для меня движением и проходит к своему месту.
Мне грустно, кошки скребут на душе. Мне очень грустно, но возвращаться не хочется. За эту зиму «Христа ради» встало мне поперек горла. Я не хочу возвращаться и Саймон понимает это, как никто другой. Есть люди, способные терпеть долго, и есть те, кто умирает, если долго сидит на одном и том же месте каждый день с одной и той же оловянной кружкой в руках. Саймон знает, что я принадлежу ко вторым. Он всегда знает всё.
Мне грустно...
Встал я рано. Вокруг всё ещё было серым, неясным. Я спустился во двор и мои шаги были непривычно громкими в звенящей предрассветной тишине. Я подошёл к колодцу, набрал воды в ведро и вытащил его наверх, роняя вниз капли воды. Вода была холодной и когда я погрузил в ведро руки, то проснулся по-настоящему. Я умылся, фыркая от удовольствия.
Дом постепенно просыпался: было слышно, как в конюшне ходит кто-то из конюхов, как скрипят доски под его сапогами, было слышно, как лошади в стойлах переходят с места на место, в кухне было слышно, как выгребают из плиты сгоревший уголь — ширк-ширк.
Я вытер лицо полотенцем и сразу захотел есть. В последнее время мне хотелось есть всегда, даже ночью. Я поспешил на кухню. Там уже была Марта, ещё сонная, с розовым рубцом от подушки на щеке. Она сладко зевала, потягиваясь, как кошка.
— Доброе утро, — сказал я.
— Ты чего так рано? — удивлённо посмотрела она на меня.
— Есть хочу, — ухмыльнулся я.
Она улыбнулась уголком рта, что значило у неё ироническую усмешку.
— Ты всегда хочешь есть.
Я раскрутился по направлению к столу, на котором лежала коврига хлеба, накрытая полотном.
— Яичницу будешь? — спросила меня Марта.
— Ага.
Я взял нож и отрезал себе ломоть. Сзади послышалось чирканье спички и в плите, куда уже был положен уголь, загудело пламя.
— И Артур сегодня поднялся ни свет ни заря. С чего бы это?
Я пожал плечами: рот был уже набит хлебом.
Она сняла со стойки над плитой сковороду и поставила её на плиту, потом подошла к шкафу, достала из него глиняный кувшин со свиным жиром и деревянный ящичек с яйцами. Из ларя с селитрой для хранения мяса она достала ветчину, положила её на разделочную доску. Набрала из кувшина ложку жира и бросила его на сковороду, а затем начала нарезать ветчину небольшими кусками. Жир яростно кипел на сковороде, как будто бы злился. Я жевал хлеб, болтал ногами и смотрел на Марту. Точно так же как каждое утро смотрел на маму, как она делает завтрак. Мне всегда нравилось смотреть на Марту, когда она
Марта бросила на сковороду ветчину и накрыла сковороду крышкой. Потом она разбила десять яиц в глубокую фаянсовую миску, добавила молока, посолила, бросила щепотку соды, пригоршню муки и принялась взбивать полученную смесь венчиком.
В кухню вошли Артур и Чарли. Увидев меня, сидящего за столом в ожидании завтрака, Артур довольно улыбнулся.
— Хорошо, что не надо тебя будить, Аль.
Его ноздри, чуткие, как у собаки, втянули воздух.
— О, завтрак, — он довольно потёр руки, — это хорошо.
— Чайник поставь, «хорошо», — сказала Марта.
— Слушаю и повинуюсь, — он сложил руки по бокам.
Настроение у него было неплохое, судя по всему. Чарли тем временем вытащил из шкафа с посудой четыре тарелки, расставил их на столе.
— Аль, — сказала Марта, выливая яйца на сковороду, — нарежь хлеб.
Завтрак получился на славу. Я съел тарелку омлета с аппетитно поджаренными ломтиками ветчины и корочкой хлеба начисто вытер тарелку.
Любопытство съедало меня заживо и ещё до того, как Марта налила всем чай, я подсел к Артуру.
— Так куда мы пойдем, Артур?
Он снисходительно посмотрел на меня.
— В порт.
— А зачем?
— Там узнаешь.
У него натура такая — когда не хочет, то из него слова клещами не вытащишь. Придется терпеть.
Я наскоро выпил чашку чая и вышел во двор. Дом уже проснулся: слышался скрип открываемых дверей, голоса. Девушки входили в кухню, надевали фартуки, растапливали плиты, чтобы приготовить завтрак для остальных. В дверях кухни, выходящих во двор, стоял Артур, в одной руке у него была чашка, в другой — зажженная сигарета.
Наверное, я был похож на охотничьего пса, который с нетерпением крутится у ног хозяина, потому что Артур улыбнулся и сказал:
— Ладно, сейчас выходим. Марта, — крикнул он, — мы уходим!
Она поцеловала его на прощание и махнула мне рукой. Я помахал ей в ответ и выбежал со двора. За мной, не торопясь, шли Артур и Чарли.
Я был полон сил, какая-то светлая, мощная струя била внутри меня ключом, мне казалось, что я могу летать, короткий разбег, толчок — и земля останется подо мной, и небо примет меня, и я полечу наперегонки с ветром.
Мы вышли из ворот и Чарли сказал, посмотрев на алеющее небо:
— Неплохой денёк будет.
— Да, — сказал Артур, закуривая.
Я смог только вздохнуть в ответ, потому что слов не было, потому что за мгновение до этого, я летел в небе, подталкиваемый ветром. Всё казалось мне таким светлым, таким прекрасным, что у меня не хватало слов, и я готов был обнять весь мир, тогда у меня хватило бы на это и сил, и времени.
Мне казалось, что ничего нет более прекрасного в то момент, когда я любил весь мир, я любил всех и всё вокруг. Мне казалось, что нет ничего более прекрасного, но я ошибался.