Глубинный путь
Шрифт:
Всем было понятно, что профессор Кучин имеет в виду Макаренко и намекает ему на необходимость признать свои ошибки, отказаться от герметизации туннеля и тем самым не лишить себя возможности далее работать на строительстве Глубинного пути.
— Иногда, — говорил Кучин, — юношеская горячность делает чудеса, энтузиаст увлекает окружающих и вселяет в них веру в неосуществимые проекты. Такая горячность — прекрасная вещь. Нужно только помочь тем, кто находится под ее гипнозом, освободиться от минутного ослепления, рассеять отдельные неверные представления энтузиаста, переключить его горячность на реальную творческую работу…
Теперь профессор
Выводы Кучина были не такими решительными, как выводы его предшественника. Он тоже отбрасывал идею герметизации туннеля, но требование устранить Макаренко со строительства не поддерживал.
Сошел он с трибуны, провожаемый полуироническими взглядами присутствующих.
— Слово предоставляется инженеру Опоку, — сказал Саклатвала.
По залу прошло движение. Люди выпрямились в креслах. Очевидно, от этого выступления ожидали чего-то особенного.
Опок начал с теоретического рассмотрения системы шахтного строительства. Высоко оценив темпы пробивания шахт на Глубинном пути, он внес несколько важных предложений и наконец подошел к главному — к идее герметизации туннеля. Он подверг уничтожающей критике все аргументы Макаренко в защиту герметизации.
— Основной порок этой идеи в том, что, согласившись на герметизацию, мы истощаем наше народное хозяйство огромными лишними затратами и задерживаем, тормозим открытия туннеля почти на год. Вы знаете из выступления представителя Генерального штаба, чем это грозит. Над нами нависла огромная опасность. Чтобы ликвидировать ее, чтобы в ближайшем будущем спасти жизнь сотен, а возможно, и миллионов людей, чтобы одолеть врага, который готовится к нападению на нас, надо немедленно заканчивать строительство туннеля.
Он обратился к сессии и заговорил тише, как бы подчеркивая сказанное.
— Товарищи, я знаю инженера Макаренко не первый год. Мне приходилось наблюдать его в практической работе и знакомиться с несколькими его проектами, в частности с первым проектом, составленным после окончания института. С полной ответственностью заявляю, что это один из самых талантливых и самых опытных инженеров нашего времени, человек исключительных способностей и сильного характера. Его слабое место — пренебрежение к деталям. Но здесь ему на помощь приходят многочисленные конструкторы. Почему же Макаренко выдвинул свой проект герметизации и так горячо его отстаивает? Это не деталь, в которой он может ошибиться и, не найдя правильного решения, чтобы не терять времени, обратиться за помощью к конструктору. Это не ошибка, свойственная юноше-фантазеру, не увлечение, как кое-кто здесь объясняет. Нет, я уверен, что инженер Макаренко понимает неприемлемость идеи герметизации Глубинного пути. И все же он упорно настаивает на своем. В чем же здесь дело? Товарищи! Талант, исключительный талант отдельного человека в какой-либо области техники или искусства не всегда служит на пользу человечеству. Я вынужден сказать, что в данном случае, несмотря на способности или талант инженера Макаренко, приходится говорить о преступлении. Это настолько очевидно для всех, что к сказанному мною не стоит ничего и добавлять.
— Правильно! Правильно! — послышались выкрики.
Макаренко побледнел, закусил губу. Из-за стола с суровым выражением лица поднялся академик Саклатвала.
— Я прошу товарищей, — сказал начальник строительства, — не спешить с различными выводами по адресу отдельных лиц и не превращать нашу сессию в заседание суда. Слово имеет академик Револ.
Когда седовласый академик поднимался на трибуну, к Саклатвале подошел его секретарь и подал ему какую-то бумажку. Мое внимание раздваивалось: я следил за Револом и одновременно заинтересовался бумажкой, которую читал Саклатвала. Начальник строительства нахмурился, еще раз перечитал написанное в бумажке и на какие-нибудь полминуты задумался, совершенно не слушая оратора. Потом он что-то сказал секретарю. Тот подошел к Макаренко, шепнул ему несколько слов и направился в нашу сторону. Главный инженер туннельных работ поднялся со своего места и приблизился к Саклатвале.
— Технические проблемы нам придется на некоторое время отложить, — сказал Револ, — так как их обсуждение само собой превращается в суд над инженером Макаренко и теми, кто его поддерживает.
В это время возле нас остановился секретарь Саклатвалы и, наклонившись, прошептал Кротову:
— Начальник строительства просит вас немедленно подойти к нему.
«Кротову дадут слово, — подумал я. — Что же он будет говорить?»
Саклатвала передал Макаренко только что полученную им бумажку. Молодой инженер быстро прочитал ее и, как мне показалось, оторопел.
— Но, чтобы не превращать сессию в суд, — говорил Антон Револ, — мы должны потребовать отстранения инженера Макаренко от работы на строительстве и предания его суду, который определит меру наказания за несомненное, как считает абсолютное большинство из нас, злодеяние.
Но абсолютное большинство присутствующих не слушало оратора, а следило за столом президиума, где совещались Саклатлава, Макаренко и Кротов. Туда же направился Самборский.
Антон Револ продолжал свою, очевидно, хорошо продуманную речь, которая должна была стать образцом блестящего ораторского дарования, но его перебил Саклатлава, попросив минуту внимания.
— Товарищи, — оказал он, — нам придется прервать заседание. Получено сообщение о катастрофе в районе девятьсот двадцать пятой шахты. Полчаса назад в туннель прорвались подземные воды. Инженер Макаренко и инженер Кротов немедленно вылетают туда. Завтра утром туда же вылетит специальная комиссия. В состав комиссии войдут представители нашего совета.
15. Ночной полет
Известие о катастрофе поразило всех. Академик Револ словно замер на трибуне. Черняк, сидевший возле меня, вскочил со своего места и побежал к Саклатвале. Инженеры и профессора напряженно вытягивали голову, ожидая, что скажет начальник строительства дальше.
Я сидел совершенно ошеломленный. Я представил себе подземные залы и коридоры, где проезжал вчера утром, вообразил себе страшные картины наводнения, а может быть, и обвалов. Меня охватила тревога за друзей, за людей на шахте. Ведь там Лида, Аркадий Михайлович, Тарас и Догадов! Не случилось ли с ними беды?
Макаренко и Кротов уже вышли из зала.
В эту минуту моего плеча коснулась чья-то рука. Я оглянулся и увидел Томазяна.
— Немедленно идите за мной, — сказал он мне и пошел к двери.