Глубокая зона
Шрифт:
– Ну, правда, Дон. Смотри… – Она указала на поднос, на котором остались лишь крошки от чизбургера, жареного картофеля и шоколадного мороженого. – Аппетит хороший, температуры нет, болей нет, пульс, давление, дыхание – все в норме.
Он кивнул.
– Знаю. Инкубационный период от трех до пяти дней. Сегодня только первый день.
Барнард опустил взгляд на пол, потом посмотрел на стену, на потолок. По его лицу она поняла – что-то случилось.
– Дон, что такое? Ленора умерла?
– Пока держится. Дело не в этом.
– А в чем тогда?
Он посмотрел ей прямо в лицо. Сквозь маску она видела только его глаза, и они ее пугали.
– Что такое, Дон?
– Оно не работает, Халли. – Чужой голос. Глухой, упавший.
– Что не работает?
– «Лунное молоко». Оно не работает.
По ее телу словно пробежал электрический ток. Не может быть. Он ошибается.
– Да ты что, Дон? Мы же предоставили результаты моих исследований. И работы Лу. С новой порцией «лунного молока» все должно получиться. Мы были почти у цели. Им надо… – Взглянув на его лицо, она осеклась.
– Нет. Все не так. У всех семи лабораторий один результат. Либо на этот раз получен другой материал, либо испорчены образцы.
– Расскажи подробно, что произошло.
– Структуры, полученные в результате секвенирования белков, – те самые, над которыми работала ты, – не совмещаются как положено. Дело не в твоей работе, а в новом материале. Будто к замку вдруг перестал подходить ключ. И все лаборатории столкнулись с этой проблемой на одном и том же этапе трансфекции. Возможно, «лунное молоко» мутирует так же быстро, как АКБ.
– Боже. Если нельзя провести трансфекцию, дверь остается закрытой. Мебель не переставишь.
– Вот именно, – уныло произнес Барнард. – Будь у нас время на повторное секвенирование, мы нашли бы, как говорят компьютерщики, способ обойти проблему. Но времени нет.
Оба замолчали. Халли больше не принимала лекарства, ум работал яснее, и она мгновенно поняла: только что ей вынесли смертный приговор. Она не видела перед собой ни Дона, ни палату. Ее словно ударила гигантская волна и стала затягивать все глубже и глубже, свет померк, звуки утихли, вокруг не осталось ничего, только шум в ушах.
Халли очнулась, встала с кровати; оторопелая, прошла по комнате.
– Хоть бы одно окно было в этом проклятом боксе, – зло бросила она. – Хочется увидеть солнце.
Барнард только покачал головой.
– Мне жаль, Халли. Мне очень жаль… Думаю, тебе нужно позвонить домой.
Он подошел ближе, обнял ее. Из-за костюма ей казалось, что она в объятиях человека, сделанного из надувных мячей, но через прозрачный пластик она видела его лицо, и от этого становилось легче. Внутри что-то оборвалось, и неожиданно Халли зарыдала так отчаянно, что заболели ребра. Барнард крепко прижимал ее к себе, по его щекам тоже текли слезы. Проходящая мимо медсестра на секунду задержалась в дверях, увидела происходящее и пошла дальше.
Через два часа после ухода Барнарда Халли смотрела телевизор, подвешенный под потолком палаты. Телеканал «Фокс» первым выдал сенсационный репортаж, но теперь другие каналы тоже узнали новость, и куда бы она теперь ни переключалась, везде были вариации на одну и ту же тему:
«…прерываем наше вещание специальным выпуском новостей. Как оказалось, над населением нашей страны нависла угроза эпидемии заболевания, вызываемого опасной бактерией. По поступившим данным, новый патоген занесен в страну военнослужащими, возвращающимися из Ирака и Афганистана. Неясно, является ли это следствием бактериологической атаки со стороны «Талибана» или «Аль-Каиды». Как сообщают, для заболевания характерны крайне быстрое распространение и устойчивость к воздействию лекарственных средств. По сведениям, поступившим из пожелавшего остаться неизвестным правительственного источника, президент проинформировал ближайших советников, что это, возможно, самая страшная угроза для нации со времен Перл-Харбора.
Белый дом заявил, что сегодня в пятнадцать часов президент О’Нил проведет специальную пресс-конференцию. Прямой репортаж смотрите на нашем канале».
Теперь дело принимает совершенно иной оборот.
Халли была слишком молода, чтобы стать очевидцем массовых волнений в Вашингтоне после убийства Мартина Лютера Кинга, однако она смотрела фильм и фотографии, читала отчеты. На этот раз все будет точно так же. Но хуже. И не только в округе Колумбия. АКБ не знает границ, не милует невинных и детей, не берет пленных.
На ум пришли великие города Европы во время чумы: телеги, переполненные гниющими трупами, сосед убивает соседа, королевские семьи спасаются бегством, дома горят вместе с запертыми внутри обитателями. Перед глазами возникла картина того, что может быть уготовано будущим: на тротуарах столицы – разлагающиеся тела, целые кварталы объяты огнем, больницы атакуют полчища страждущих. Службы не работают, потому что полицейские, пожарные, коммунальщики покинули город вместе со своими семьями. Массовые самоубийства, чтобы умереть быстро и безболезненно, не растягивая мучений.
Прекрати.
В отделении все изменилось. Множество людей сновало туда-сюда, телевизоры работали на полную катушку, на сестринских постах то и дело раздавались телефонные звонки, в боксах кричали пациенты.
Халли выключила телевизор и вышла в коридор. Как странно знать, что ты умрешь, подумала она, но тут же поправилась. Нет, не так. Мы все знаем, что умрем. А я знаю, когда и как. В этом отличие. Но не забывай, еще есть шанс. Десять процентов. Ее ум, как испуганный конь в загоне, взбрыкивал и лягался, искал несуществующий выход.
Иди. Не останавливайся. Будь здесь и сейчас. Сколько бы тебе ни осталось, используй по максимуму каждое мгновение. Нужно позвонить маме. Нет, пока нельзя. Пусть пройдет немного времени. Боже, как там мама? Она слушает сводки новостей и не может понять, что происходит. Нужно ей сказать, чтобы уезжала. Но куда? Пожалуй, ей будет хорошо на любой ферме. Нужно позвонить. Позже, не сейчас.
Халли прошла по коридору, повернула налево, дошла до конца, снова повернула налево, остановилась у палаты Леноры Стилвелл. Дверь была закрыта. На ней надпись желтым по красному: