Глубокий рейд
Шрифт:
Доватор одергивает гимнастерку.
– Слышал, товарищ генерал. А не боится он, что упадет с коня и ребра поломает?
– Не вспоминайте старое, товарищ полковник!
– вспыхнув, говорит Плотвин.
– Я в кавалерии не служил, но с конями дело имел...
Доватор попросил разрешения удалиться. Не терпелось поделиться радостью с командирами дивизий, полков, эскадронов, со всеми казаками.
Еще из штаба армии он позвонил Карпенкову и приказал вызвать командиров и комиссаров частей на совещание. Это было одно из самых коротких совещаний за все время
Стоял ясный солнечный день. Командный состав собрался на небольшой лесной поляне под могучими шатровыми дубами. Доватор был посреди плотно обступивших его боевых командиров. Он начал говорить не сразу. Поправив под буркой полевые ремни, смотрел на командиров по-новому, особенно блестящими глазами. В голове было много горячих и волнующих мыслей и слов, но он ожидал еще других - более выразительных и сильных.
Кратко изложив сущность боевого приказа, назвав район предполагаемого прорыва фронта, Доватор перешел к самому важному:
– Не забудьте, мои боевые друзья, что мы идем выполнять задание нашей партии и Родины. За линией фронта, под коваными сапогами фашистских захватчиков, стонут наши люди. Они ждут освобождения. Мы передадим им привет от всего народа и поведем на беспощадную борьбу. Я прошу командиров и политических работников немедленно провести во всех подразделениях партийные и комсомольские собрания. Пусть коммунисты и комсомольцы разъяснят каждому бойцу - своему товарищу нашу задачу...
Командиры разъезжались быстро. Стройные, подтянутые люди в военной форме крепко сжимали поводья и ловко садились на коней. Звонко стучали копыта, горячились и всхрапывали кони. Лев Михайлович провожал своих командиров глазами. Впервые в жизни он твердой рукой и вдохновенным словом направлял людей в бой.
Над головой Доватора в синем небе ползли и качались дымчатые облака; словно встревоженные глухими артиллерийскими выстрелами, рядом шелестели могучие дубы.
ГЛАВА 13
С утра наша артиллерия беспокоила немцев. Над лесом с тревожными криками кружились стаи птиц.
Накануне полевой походный госпиталь отправил больных и раненых в тыл. Палатки свернули во вьюки. Алексей Гордиенков должен был уехать с последней машиной. Однако как его ни искали, ничего, кроме изломанных костылей, валявшихся под елкой, не нашли...
Перед этим у Алексея с Ниной произошла размолвка.
– В тыловой госпиталь не поеду, - заявил Алексей.
– Куда же ты денешься с такой ногой?
– Подумаешь, рана! Кость цела. Брошу костыли - и все. Подживет и так...
– А приказ полковника? Не имеешь права.
– Попрошу разрешения.
Выслушав просьбу Алексея, Доватор снял трубку и, потребовав к телефону Нину, спросил:
– Вылечили лейтенанта? Не закрылась? Значит, плохо лечили!
– Доватор повесил трубку и пожал плечами.
– Медицина протестует. Все. Придется ехать лечиться...
– Можно было сказать полковнику как-нибудь иначе, - вернувшись от Доватора, мрачно говорил Алексей Нине.
– Обманывать я не умею...
– Да я тебя и не прошу!
– И не проси!
– Нина присела на пенек.
– Собирай вещи.
– Не командуй!
– Алексей наступил сапогом на костыль, с хрустом переломил его, потом проделал то-же самое со вторым и бросил обломки под елку.
– Что ты делаешь?
– крикнула Нина.
– Спешился!
– Прихрамывая, Алексей пошел по тропинке в лес и даже не оглянулся... А Нина и не окликнула. В госпиталь он больше не вернулся...
Приказ о выступлении был уже отдан. Ждали только сигнала.
На другой день, подходя к лагерю разведчиков, Нина встретила на тропинке Яшу Воробьева с котелком в руке. Заметив ее, Яша хотел было свернуть в кусты, но Нина его окликнула.
– Лейтенант здесь?
– спросила Нина.
– Какой лейтенант?
– Воробьев смотрел на Нину невинными, непонимающими глазами.
Еще с вечера Шаповаленко перевязал Алексею рану, наложив на нее какой-то лекарственный лист, а Салазкин и Торба завьючили его коня. Сообща решили, что из-за болячки оставаться не следует. О том, что он остался в эскадроне, Гордиенков велел пока молчать. И вот Яша нес Алексею обед. Из котелка выглядывала куриная нога, сверху, на блюдце, лежали яйца.
– Не знаешь, какой лейтенант?
– Вот те Христос, не знаю, товарищ доктор. Ведь у нас тут лейтенантов-то разве один?
– уклончиво отвечал Яша.
– Извините, тороплюсь...
Нина поймала его за рукав.
– А обед кому несешь?
– Да вот себе хлебова маленько сварил... Вы у ребят спросите, может, они знают. Вот они за теми кусточками картошку варят. Салазкин свои стишки читает - в газете напечатали, мировые! Вы пройдите, может, они видели...
В лагере разведчиков кони уже подседланы с полным вьюком, шалаши и пирамиды опустели, оружие все на плечах. Кругом валялись разбитые патронные ящики, на колу висела немецкая каска с простреленной свастикой.
Торба подкидывал в костер дрова. Салазкин и Павлюк чистили картошку. Шаповаленко сидел на ящике и что-то писал в тетрадке. Костер горел плохо, только дымил. Захар, наклонившись, пытался раздуть огонь, захлебываясь дымом, отворачивался, морщился. Последние дни Захар ходил мрачный и злой. Анюта прислала ему такой ответ, что он даже не знал, что и думать: "Приедешь, тогда узнаешь..."
Шаповаленко закрыл тетрадь, сунул ее за голенище. Внимательно осмотрел котелок, в который Салазкин положил картошку, заметил хозяйственным тоном:
– Порезать надо.
– Кто затеял варить? Ты!
– ворчал Торба.
– А сам сидит, як писарь, да еще учит. Барабули захотел...
– В бой идешь - краще заправиться треба. Патронов побольше - и сюда, - Шаповаленко показал на живот и на карманы.
– Думаешь, не пробьет?
– усмехнулся Захар.
– Часом попадешь на тот свет, будешь из кармана барабулю доставать и исты, а то колысь там райский аттестат форменный дадут!..
Заиграл веселый смешок, но тут же оборвался. Подошли Нина и Яша Воробьев. Яша шел сзади и делал хлопцам таинственные знаки.