Гнёт. Книга 2. В битве великой
Шрифт:
— Серёжу?! Как же так! Что ему грозит?
— Говорят, нет улик. Но раз забрали, значит вышлют.
— Надо маме сказать… — Лариса заторопилась домой. — А то узнает от кого-нибудь, сердце не выдержит…
Простившись и проводив дочь, надел тёплое пальто и не торопясь пошёл на Соборную. Когда проходил сквер, обратил внимание на дервиша, который вынырнул из-за угла и шёл за ним, что-то бормоча. Наконец дервиш, обгоняя, нараспев попросил подаяния, протягивая свою кокосовую чашку.
Древницкий порылся в кармане, достал мелочь и протянул
— Возьми, отец!
Сердце дрогнуло. Неужели весть о сыне? Он положил медяки в чашку и незаметно прихватил записку. Хотелось повернуться и бежать домой, поскорее прочесть. Но чувство осторожности остановило. А вдруг, арестовав сына, следят за отцом? Пошёл медленнее, следом за дервишем, который быстро удалился, бормоча молитву, иногда протягивая встречным свою чашку.
Пройдя половину Соборной, дошёл до аптеки Краузе, достал из кармана старый рецепт и зашёл внутрь.
— Не можете ли приготовить порошки от кашля? — обратился он к молодому провизору.
Тот взял рецепт, прочёл фамилию, быстро оглянулся, в аптеке никого не было. Он поднял внимательные глаза на клиента и доброжелательно тихо сказал:
— Господин Древницкий, мы сочувствуем вашему горю. — И громко добавил: — Я быстро приготовлю лекарство, присядьте к столику, просмотрите журналы. Что вам угодно?
Последняя фраза предназначалась посетителю, вошедшему после Древницкого.
Пока провизор отпускал покупателю какие-то капли, Древницкий сел в угол комнаты за столик, с волнением положил в журнал зажатую в руке записку. Прикрывшись журналом, волнуясь, читал:
"Дорогой отец! Не тревожься, не горюй. Ничего ист страшного или опасного. Я чувствую себя бодро, нисколько не волнуюсь. Обещали дать свидание перед отправкой дня через три. Крепко обнимаю тебя, мой хороший. Твой сын Серёжа".
Посетитель давно ушёл, фармацевт что-то растирал в фарфоровой ступке и не оглядывался на опечаленного отца. А у того билась в голове одна мысль: "Как они спешат! Три-четыре дня — и высылка. Успеть бы хоть тёплую одежду приготовить…"
Точно подслушав его мысли, фармацевт обернулся.
— Попрошу вас подойти. По три раза в день принимайте натощак… — И тихо добавил: — Сергею товарищи собрали денег, приготовили киргизский меховой чапан… С вас тридцать копеек, — громко произнёс он.
Древницкий поблагодарил, расплатился и пошёл быстро домой, ощущая возле сердца прощальные слова Сергея.
И в эту ночь долго не мог уснуть отец, думая о сыне. Решал он важный вопрос и, когда окончательно решил его, крепко уснул. На другое утро впервые он опоздал на службу. Причина была уважительная. Выйдя из дома, уверенным шагом направился к Ронину, работавшему в редакции. Вызвал его на крыльцо, сказал тихо, но проникновенно:
— Пришёл сказать тебе… Хочу заменить в ваших рядах сына. Примете?
Ронин пожал крепко руку старому другу, обнял его и сказал:
— Случилось то, что должно было давно случиться.
На другой день Древницкому дали свидание с сыном. Решение отца вступить в ряды революционеров обрадовало Сергея. Прощаясь, шепнул, когда его повезут на почтовых в Оренбург и дальше в Екатеринбургскую губернию.
Вскоре ташкентская социал-демократическая группа послала Древницкого для связи в Самарканд, Асхабад и Кизыл-Арват. Время было объединить революционные силы. Выполнил он это поручение блестяще. Никому не могло прийти в голову, что отставной подполковник развозит листовки и получает новинки нелегальной литературы.
В Самарканде на вокзале Древницкого никто не встречал. Пришлось ему на извозчике добираться до города. В одной из чайхан он выпил чаю, съел лепёшку и, расплатившись, пошёл искать редакцию газеты.
Холодный ветер нагонял тучи, знобил тело. Подняв воротник пальто, нахлобучив неизменную фетровую шляпу, засунув озябшие руки в карманы, он шёл по центральной улице, поглядывая на вывески. Вот она, наконец, желанная дверь, над которой вывеска с надписью: "Редакция газеты "Самарканд". Постояв с минуту на крыльце, вошёл в здание.
В обширной комнате было шумно. Тут стояло несколько письменных столов, вокруг которых теснилось по три-четыре оживлённо разговаривающих человека. В углу, возле окна, стучала на пишущей машинке женщина с решительным лицом. Брюнетка лет тридцати с тёмными волнистыми волосами, с характерным изломом чёрных бровей, она подняла взгляд на вошедшего, испытующе посмотрела ему в глаза.
Древницкий подошёл ближе, спросил:
— Где я могу видеть редактора Морозова?
Она кивнула головой на дверь в глубине комнаты.
— Заходите прямо без стука, он там пишет передовую.
Открыв дверь в небольшую комнату, Древницкий увидел склонённого над бумагами редактора. Морозов бегло взглянул на вошедшего.
"Вот он какой, большевик Морозов", — подумал Древницкий, глядя в смуглое волевое лицо с внимательными серыми глазами. Его остриженные в скобку волосы и борода буйно курчавились.
Древницкий подошёл ближе, назвал себя. Морозов встал и, протягивая руку, приветливо заговорил:
— Рад. Приехали крепить связь? Ну дело, давно пора всем объединиться… Расскажите, что у вас нового?
Древницкий вынул несколько листовок, протяпул Морозову.
— Хотелось бы обменяться литературой. Мы собираемся на дому у Корнюшина, а работать не с чем.
— Поделимся. Недавно получили журнал "Заря", там статья Ульянова-Ленина. Как там ваша печать?
— Плохо стало. Вам бы, Михаил Владимирович, перебраться в Ташкент, редактором "Русского Туркестана"…
— Вот сплочу самаркандскую группу и, пожалуй, перекочую к вам…
Больше часа продолжалась беседа. Древницкий удивлённо спрашивал себя: "Как это я так откровенно разговорился с человеком, которого первый раз вижу? Не бывало такого со мной".