Гнёт. Книга 2. В битве великой
Шрифт:
За завтраком мужчины говорили о жестокостях бека, незаконных поборах, разоривших население Роушана. Силин предложил составить жалобу на имя туркестанского генерал-губернатора. Мужчины согласились. Не откладывая дела, он вырвал несколько листков из тетради и сел писать.
Едва закончили завтрак, у двери послышался конский топот. Кузнец выскочил наружу, за ним вышли аксакал и Силин.
На коне сидел русский офицер. Машраб держал поводья, почтительно кланяясь гостю. Приезжий был крепкий мужчина лет сорока, с волевым, покрытым красным загаром лицом, обрамлённым белокурой бородкой. Одет в казачий
— Прошу, тюря, к огню погреться, — пригласил кузнец, снова кланяясь.
Соскочив с коня, офицер увидел Силина.
— А, тебя-то мне и нужно, дружище! Наконец-то догнил! Ну, Силин, и скороход же ты… Здравствуй, друг!
Силин подошёл и сердечно пожал протянутую руку.
— Доброе здоровье, Николай Робертович! Видать, выбрались, наконец, на охоту, — говорил Силин, оглядывая снаряжение капитана.
У того за плечами висел винчестер, на поясе — патронташ и широкий охотничий нож.
— Через два дня после твоего ухода отпустили. Шёл по следу, так и не догнал. Не охотился?
— Какое! Две косули и барса подстрелил.
— Вот ведь молодец! Ну-ка, покажи. Да захвати мою провизию, она в тороках. Закусим у кузнеца…
— Провизия ни к чему, Николай Робертович. Мы завтракали. А вам сготовим шашлык из косули, — степенно ответил Силин, снимая седельные сумки.
Машраб хлопотал возле коня: завёл его в сарай, снял седло, вытер грудь и спину, укрыл попоной и поставил на выстойку.
В тёплой кибитке гость снял башлык и шапку, скинул полушубок и остался в кожаной шведской куртке с погонами.
Капитан подсел к столику, открыл перемётную суму, достал несколько мешочков. Из одного вынул печатку кузнецовского чая, протянул масуде:
— Это тебе подарок, хозяюшка.
Она поблагодарила.
— А это ребятам.
Высыпал на стол горсть леденцов, перемешанных с кусочками сахара. Дети жадно смотрели на драгоценное лакомство, но, засунув пальцы в рот, не двигались с места, пока Масуда не крикнула:
— Возьмите! Тюря урус добрый.
Маленькая Сагинэ, переваливаясь, подошла ближе, за ней последовал Ильгар. Гость разделил сласти между детьми.
Капитан Кверис был помощником начальника пограничного отряда в Хороге. Он получил секретное задание обследовать горы и выбрать место для устройства нового поста. До русских властей дошли слухи, что чужеземцы с другого берега Пянджа часто гостят у бека Дотхо, их телохранители делают набеги на кишлаки, грабят население. Интерес чужестранцев к пограничным провинциям эмирата беспокоил русское правительство, и оно предписало взять под наблюдение гнездо самоуправного бека. Однако сделать это надо было тактично, не обижая эмира вмешательством в его внутренние дела. Эмира уговорили уступить полосу бухарских владений, необходимую русским для охраны границ. Он согласился.
Следовало составить карту, указать границы отчуждённой земли. Под видом охоты капитан остановился в кишлаке Поршниф для обследования.
Лежавшая на столе охотничья тетрадь Силина заинтересовала офицера.
— Дневник? — спросил он, разглядывая рисунки.
— О животных пишу, для учёных. А тут и для вас, Николай Робертович, есть интересное. Жалоба жителей на бека. Прочитайте да научите, что делать.
Капитан отлично говорил на местном наречии. За это знание языка жители Памира уважали его и относились с большим доверием.
Кверис внимательно прочёл жалобу, задумался. Потом, проведя пальцами по густому белокурому чубу, произнёс:
— Что же, убедительно. Больше подписей нужно, да везите в Ташкент незамедлительно. Кое-чем я воспользуюсь из этой жалобы. Готовлю статью в газету о делах на Памире. Хотите, прочту? А ты и кузнец, да и аксакал, подскажете мне местные факты.
— Вот это замечательно! — обрадовался Силин.
— О тюря! Большое дело сделаете, взяв нас под защиту. Жизнь здесь так тяжела, что хочется воскликнуть словами мудрого поэта:
Покуда жив, покуда цел, скорей собраться в путь, Покинув родину свою, уйти куда-нибудь…— Все мы готовы бежать от могил отцов и дедов, — взволнованно говорил кузнец.
Аксакал Абу-Бекир прижал руки к сердцу!
— Таксоба [30] , да хранит вас аллах, мы верные ваши рабы. Спрашивайте, записывайте, облегчите участь народа.
Кверис вынул из бокового кармана "Офицерский календарь" — книжку в кожаном переплёте, перехваченную узкой красноватой резинкой. Перелистав её, нашёл нужное, стал читать, тут же делая перевод на местный язык.
30
Таксоба — полковник.
В ГОРАХ ПАМИРА
"Российская империя в своём историческом поступательном движении на Восток дошла до вершин Памира, где была остановлена встречной волной поступательного движения англо-индийской империи. После памирского разграничения 1895 года к Бухарскому ханству были присоединены на Памире земли Роушана, Шугнана и часть Вахана. Сравнительно независимое положение населения этих трёх провинций давало возможность жителям вести своё примитивное хозяйство, как им подсказывали природные условия и общинный строй жизни. Религиозные воззрения памирцев объединяют шиитизм и суннизм, но без обычного мусульманского фанатизма. Религия их "пяндж-тэни" — это значит пять святых, повелевает им поклоняться не только Магомету, но и его дочери Фатиме, зятю пророка Али и внукам Хасану и Хусейну, зверски замученным после смерти Магомета по приказу омейядского халифа Язида.
Ранее эти люди управлялись своими пирами, которых почитали за святых. Во главе пиров стоял духовный руководитель с титулом Ага-хана.
В 1840 году наследный пир, носящий титул Ага-хана, Мухаммед Хасан, проживающий в Кабуле, подвергся опале.
Англичане, учитывая огромное влияние пира на миллионное население Памира, предложили ему переселиться в Калькутту, где ему была предоставлена особая резиденция. Тогда же английское правительство даровало Ага-хану титул высочества. В настоящее время главой пяндж-тэни является внук Мухаммеда Хасана Султан Мухаммед Шах.