Гнёт. Книга 2. В битве великой
Шрифт:
— Привычные люди. Касым лет десять был пастухом у богатого узбека.
Утро было ясное. Снежная пелена слепила глаза, слегка морозило.
Договорившись, что пастухи всю добычу доставят в Поршниф к Машрабу, Кверис оставил Касыму пороху и дроби для ружья, Дал Ильгару сахару, подарил серебряный рубль и распростился.
Дорогой Кверис внимательно приглядывался к местности, делая заметки в книжке.
До кишлака добрались к закату солнца. Перед приходом охотников из дворца вернулся Машраб в сопровождении дворецкого Сатреддин-бая.
Оказывается,
Этот человек, прискакав утром во дворец, рассказал беку, как русский офицер застрелил волка, спас рыжую кобылу и её малыша от зубов хищника, Сатреддин-бай от имени своего повелителя поблагодарил Квериса. Прижав руки к животу, он низко поклонился гостю:
— Примите, таксобо, благодарность досточтимого бека. Они сами хотели выразить вам признательность, но злой недуг приковал его светлость к постели. Два табиба день и ночь сидят у изголовья страдальца.
— Передайте беку моё сочувствие и пожелание скорее поправиться.
В это время открылась дверь и два человека внесли на подносах восточные сласти.
— По нашему обычаю, его блистательность бек просит отведать угощения, а также принять в подарок спасённую вами рыжую кобылицу и её жеребёнка. Это будет замечательный скакун.
Не принять подарка — значит оскорбить дарящего. А принимать что-либо от бека Дотхо Кверис не хотел. Его замешательство было минутным. Он вежливо поблагодарил посланца за внимание и заявил, что кобылицу просит пока оставить в табуне, а малыша он дарит Ильгару, Бека же просит принять от русского офицера в знак уважения цейсовский бинокль и большого архара, убитого на охоте.
Во дворце Дильбар попала под власть тётки — старшей жены бека Турсинташ-биби. Это была властная и сварливая женщина. Она управляла прислугой, как рабами, которых немало было у её отца до прихода русских. Свои привычки Турсинташ-бири перенесла в дом бека. Он называл её бабушка-генерал. С утра до вечера звучал её голос. Частенько за провинность она не только бранила слуг, но и била палкой.
На женской половине царили обычные для восточного гарема правы: подглядывание, подслушивание, доносы, злоязычие, желание выслужиться.
Каждую новую работницу встречали насмешками и старались спихнуть на неё часть своего дела. Особенно доставалось таким робким и податливым, как Дильбар.
Турсинташ-биби осмотрела её, как осматривают при покупке корову, и осталась довольна:
— Будешь таскать топливо для очага на кухню и ухаживать за четырьмя коровами. Чисти хлев, корми, купай коров, вовремя пои. Чтобы они были сыты и стояли в чистоте.
Едва Дильбар приступила к своим обязанностям, как на неё посыпались всякие поручения:
— Эй, растяпа! Принеси топливо в прачечную.
— Эй, как тебя! Ненормальная! Застели паласы на айване.
— Эй, подмети двор! Да поживее…
Дильбар металась по двору, как загнанный заяц. К концу дня ей навязали ещё одно дело — лепить кизяки.
И никто не вспомнил, что новую работницу надо покормить. Зато всякий бранил её за нерасторопность. Особенно доставалось Дильбар от Турсинташ-биби.
Сегодня она нашла, что коровник плохо вычищен, пол не посыпан свежим песком. Смущённая женщина не оправдывалась, у неё гудело в голове, болела спина, ломило ноги. Стоя в углу, она тихонько утирала катившиеся слёзы.
Было совсем темно, когда Дильбар покончила с работой и ушла на террасу в надежде, что там ужинают и накормят её. Но служанки уже поели, и на её долю выпала лишь новая забота.
— Эй, ты! Перемой посуду и подмети! — крикнул кто-то.
Дильбар опустилась на пол, обхватила столб руками и заплакала. К ней подошла горбатая, бедно одетая старуха. Заглянула в лицо и спросила:
— Ты ужинала?
Участие совсем сломило Дильбар, она зарыдала отрицательно покачала головой.
Толстая вертлявая бабёнка, которая заставляла Дильбар обслуживать прачечную, захохотала:
— Ишь, госпожа. Она ещё недовольна. А ну, живо убери посуду!
Горбатая прикрикнула:
— Дрянь ты этакая! Свою работу на других сваливаешь… да ещё издеваешься над человеком. Сейчас расскажу госпоже. Уж погуляет палка по твоей жирной спине, погуляет.
Бабёнка опасливо оглянулась и, ворча, стала собирать посуду. Старуха повела Дильбар на кухню.
— Нет ли у тебя чего для новенькой? Она с утра не ела.
Стряпуха засмеялась, показывая крепкие белые зубы.
— Ха-ха-ха! Целый день не ела. Ну виданное ли дело? Вот так растяпа! Таскала топливо, воду и не догадалась куска попросить. Глупа, видать! А я остатки рабочего обеда уже выбросила собакам.
У Дильбар от слабости подгибались ноги, кружилась голова.
Молодой, почти мальчик, нукер, пришедший за горячими пирожками для гостей бека, внимательно посмотрел на Дильбар.
Он увидел её ветхую одежду, выбившиеся из-под платка волосы, утомлённое серое лицо и застывшие слёзы в глазах. Видимо, вспомнилось что-то своё, безвозвратно утерянное, оставленное за стенами дворца. Вздохнув, сказал:
— Наши святые отцы учат: помоги несчастному, накорми голодного. У нас здесь все об этом забывают. Пойдёмте, тётушка, подождите возле калитки. У его великолепия бека весёлый пир. Сейчас отнесу эти пирожки и соберу блюда с остатками, вам хватит поесть.
Действительно, он принёс остатки плова и жаркого из архара. Сложил всё вместе на одно блюдо и передал голодной женщине:
— Покушайте, а блюдо верните поварихе.
Забравшись на кучу соломы, лежавшую в углу коровника, Дильбар жадно принялась за еду. Горькие думы одолевали её. Вот чужой юноша пожалел, накормил. А свой первенец Маджид прикрикнул сегодня, когда она протянула к нему руки, чтобы обнять. Ох, тяжела ты, материнская доля.
Поев, Дильбар сложила остатки в мешочек, принесённый из дома, и подвесила высоко на столбе. Блюдо понесла на кухню, где была горячая вода, и вымыла его.