Гнёт. Книга 2. В битве великой
Шрифт:
Хотя вся сцена была комичной, но офицер понял: у такой строптивой, горластой бабы никто не спрячется.
Спустя неделю командир сапёрного батальона получил рапорт от фельдфебеля. В нём говорилось, что числящийся в бегах сапёр "утоп", так как у самой воды бурного Заха найдены пояс и фуражка с фамилией владельца.
А через месяц, обросший мочальной бородкой, молодой крестьянский парень поступил на участок Арысь Оренбургской железной дороги. Вскоре он стал лучшим сцепщиком вагонов и преданным учеником революционера Глухова.
В августе в Ташкентской
Суд происходил при закрытых дверях, только несколько человек получили разрешение генерала Самсонова присутствовать на суде. Одним из них был корреспондент "патриотической" черносотенной газеты "Новое время". Он печатал сообщения о судебном процессе, но отчёты эти были ультрамонархическими.
В городе по рукам ходили листовки и прокламации с обращением ко всем солдатам Туркестанского края. Листовки рассказывали правду о восстании сапёров.
В доме генерал-губернатора, в том самом кабинете, где много лет назад флигель-адъютант фон Кауфман решал вопрос о присоединении Кокандского ханства к русским владениям, сейчас сидел другой начальник края Самсонов.
Кабинет был заново отремонтирован, разросшиеся перед окном деревья защищали комнату от знойных солнечных лучён.
Самсонов нетерпеливо нажал кнопку электрического звонка, тотчас отворилась дверь и, бесшумно ступая по бухарскому ковру, к столу приблизился молодой адъютант.
— Позвольте доложить: прибыли председатель суда, прокурор и следователь.
Генерал поднял тяжёлую голову с густой холёной бородой и тоном приказа произнёс:
— Пригласите. И никого больше не впускать.
В кабинет вошёл грузный седой генерал, за ним с портфелем в руке шагал худой, жёлчного вида полковник. Шествие замыкал высокий добродушный штабс-капитан — следователь по делу "беспорядков в Троицких лагерях". Он держал в руках две объёмистые папки, набитые бумагами.
Когда все, поздоровавшись с начальником края, расселись возле стола, Самсонов спросил штабс-капитана:
— Закончили следствие?
— Так точно, ваше высокопревосходительство.
— Сколько человек подлежат суду?
Самсонов, хмуря брови, вопросительно смотрел на следователя. Тот достал бумагу, прочёл и ответил:
— Четырнадцать человек безоговорочно признали себя виновными. Двадцать человек понимали, что это бунт и сочувствовали. Остальные отнекиваются. Говорят, ничего не знали…
— Не знали… Просто струхнули, — жёлчно заметил прокурор. — В охранное отделение давно поступали донесения о связи сапёров с рабочими железнодорожных мастерских. Натворили дел, а теперь трусят, подлецы! — При этих словах щека прокурора нервно задёргалась. Он недружелюбно посмотрел на следователя.
— Я старался быть объективным, — вспылил штабс-капитан.
Самсонов выдвинул ящик, достал листовку, протянул следователю:
— Прочтите вслух.
Штабс-капитан послушно поднёс листовку к глазам и громко прочёл:
"Долой суд палачей!
Товарищи солдаты! Суд идёт!
Суд лютый, страшный суд, каждое слово которого — обман… Этот суд несёт жестокую казнь и кару нашим братьям, восставшим против насилия и тирании.
Только выбранное от всего народа правительство даст нам праведный суд. И перед тем великим народным судом предстанут царские судьи-палачи.
Так пусть же готовятся к нему палачи, которые теперь судят наших товарищей — борцов за правду и свободу.
Долой самодержавие! Долой произвол!"
Ещё будучи кадетом, штабс-капитан славился своими декламаторскими способностями. Он выступал на вечерах, потрясая слушателей чтением "Сакия-Муни". Надо признаться, что голос у него был звучный. Не вникая в смысл листовки, он читал с подъёмом и так выразительно, что генерал-судья в ужасе таращил глаза, прокурор поёживался, а Самсонов из-под опущенных век следил за выражением лица декламатора. Провозгласив; "Долой само…", штабс-капитан поперхнулся. Потом убитым голосом прошепелявил: "Долой произвол". Самсонов усмехнулся и пододвинул к нему расшифрованную телеграмму. Но теперь следователь из предосторожности сначала пробежал глазами по написанному, а уже потом с выражением прочёл: "Резолюция его императорского величества на донесение о выступлении сапёров. "С виновниками бунта должно быть поступлено беспощадно!"
— Так вот, господа. Воля государя — закон, помните об этом и никаких объек-тив-ных настроений! — проскандировал начальник края.
В середине августа местные газеты скупо сообщили: "Четырнадцать человек сапёров приговорены к повешению. Приговор приведён в исполнение десятого числа. Остальные участники приговорены к каторжным работам на разные сроки".
В числе казнённых были Павел Волков, Бунин и Слободский. Их хорошо знали рабочие железнодорожных мастерских.
На Адмиралтейской набережной у самого парапета, сковывающего Неву, стоял Ронин. Он задумчиво смотрел на тяжёлые свинцовые волны реки, кое-где расцвеченные белыми лотосами пены. Длинная прорезиненная накидка с капюшоном защищала его от дождя и от холода. Гладко выбритое лицо осунулось, но глаза смотрели зорко и молодо.
С резким криком мелькнула в воздухе чайка, спустилась к воде и снова с добычей взмыла в серую муть неба.
Вчера вечером Ронин вернулся из Финляндии. По поручению революционного комитета он должен был получить литературу, переправленную из Парижа. Дело оказалось трудным. Последнее время охранка буквально рыскала всюду, и потребовалось немало хил и выдумки, чтобы сбить жандармов со следа. Опасность подстерегала на каждом шагу. Многих участников революционных кружков уже арестовали и выслали. Полиция пыталась нащупать нити, связывающие рабочие кружки с партийным центром за границей.
Перед самым возвращением Ронина из Финляндии полиция схватила трёх членов революционного комитета Путиловского завода. Такой удар мог быть нанесён лишь с помощью предателя. Требовались особая бдительность и осторожность в работе, проверка каждого человека. Чтобы сохранить боевые кадры, решено было на некоторое время отказаться от встреч с членами комитета.
Ронин получил указание месяца на четыре исчезнуть с поля зрения, найти постоянную должность, легализировать себя. "Пожалуй, надо ехать в Ташкент", — решил он.