Гнев ангелов
Шрифт:
— Это я и сам знаю, — ответил он. — И открыто признаю. Но вы, вы отказываетесь заглянуть поглубже в собственную душу из-за страха перед тем, что можете там обнаружить. Кто вы такой, мистер Паркер? Что вы собой представляете?
Я медленно встал. Парень с глушителем на пушке пристально следил за мной.
— Я человек, который убил того, кто забрал вашего сына, — сказал я и увидел, как мой собеседник вздрогнул. — Я сделал то, чего не смогли сделать ваши люди. И что же вы теперь собираетесь предпринять, рабби? Убить меня? Похоронить меня поглубже, наряду с теми другими, которых вам удалось обнаружить, с теми, кто считает себя падшими ангелами или восставшими демонами? Пусть я ошибался, пусть терпел неудачи, но я всегда стремился исправить нанесенный ими ущерб. У меня не осталось
В течение каких-то мгновений в зале никто не шевелился, все словно онемели. Взгляд Лиат переметнулся с моего лица на лицо раввина. Он глянул на женщину, и я заметил, как он слегка ей кивнул. Тогда она извлекла из кармана листок бумаги и бросила его на стол передо мной.
— Что это? — спросил я.
— Список имен, — ответил Эпстайн. — Подобный тому, что вы передали мне вчера, но он появился из другого источника. И не так давно.
Я не шелохнулся и даже не притронулся к бумаге.
— Не желаете ли ознакомиться с ним?
— Нет. Я не хочу больше иметь с вами дело. Я собираюсь уйти отсюда, и если один из ваших амбалов решит пристрелить меня в спину, то пусть стреляет, но тогда все вы умрете, не дожив до рассвета. Ангел и Луис разорвут вас на части, и в течение следующих одиннадцати месяцев, рабби, всякий раз, когда кто-то из ваших чад будет читать кадиш, поминая ваше имя, они будут получать по почте частицу ваших мощей.
Эпстайн вскинул правую руку и медленно ее опустил. Дула пистолетов отвернулись от моей персоны, и я услышал, как тихо щелкнули снятые со взвода курки. Страх и гнев, видимо на время оживившие Эпстайна, покинули его, и он вновь обрел свое обычное, возможно притворное, спокойствие.
— Если вы пожелаете уйти, никто вас не будет задерживать, — сказал он. — Но сначала взгляните на список.
— Зачем?
Эпстайн печально улыбнулся:
— Потому что в нем есть и ваше имя.
Глава 18
Когда мне было семнадцать, мы с матерью после смерти отца жили в Мэне, в доме моего деда в Скарборо. Туда к нему захаживал в гости Лэмбтон Эверетт-четвертый, и они с дедом, сидя на скамейке во дворе, потягивали пиво, а в холодную погоду принимали и кое-что покрепче. В основном купажированный виски, главным образом потому, что предпочитали его односолодовому, а если даже и не предпочитали, то не могли позволить себе пить его постоянно и поэтому не видели смысла в том, чтобы обманываться, дразня свой вкус более дорогим зельем.
Жизнь Лэмбтона Эверетта-четвертого представляла собой длинную череду напастей, к коим относилось и то обстоятельство, что он не мог подобрать себе подходящую одежду. Отчасти потому, что тело его имело несуразные пропорции: из всех брюк, нормально сидящих на поясе, у него постоянно торчали носки, а рукава пиджаков подходящего размера заканчивались, едва прикрывая локти. Рубашки болтались на нем, как обвисшие паруса на мачтах, и любой костюм сидел на нем так, словно его случайно позаимствовали у покойника. Однако даже если бы его костюмы шились из прекрасной итальянской шерсти, а ткань для рубашек выткали из обожаемого королевскими особами шелка, Лэмбтон все равно выглядел бы тощим и помятым пугалом, которое, покачиваясь из стороны в сторону, блуждает по полям в поисках новых угодий. Будучи обладателем конусообразной головы, огромных ушей и рта с трагически опущенными уголками, он являл собой оригинальное страшилище во время Хэллоуина и гордился тем, что ему не надо наряжаться вурдалаком, чтобы напугать детишек.
Его появлению на свет вовсе не предшествовало три поколения Лэмбтонов Эвереттов: придуманное им числительное после фамилии он считал замаскированной шуткой, не понятой даже моим дедом. Цифра придавала Лэмбтону Эверетту определенный статус среди тех, кто знал его недостаточно хорошо, чтобы уличить в жульничестве, и позволяла его друзьям и соседям недоуменно покачивать головой, а также обсуждать эту крайне удачную тему в своих кругах.
Но мой дед знал Лэмбтона Эверетта-четвертого весьма давно. Он всегда любил его и считал вполне благонадежным при всех его причудах и недостатках. Этот чудак, казалось, сроду не помышлял о женитьбе и являл собой образец закоренелого холостяка. Женщины, похоже, мало его возбуждали, впрочем, как и мужчины. Некоторые уверяли, что Лэмбтону суждено умереть девственником. Дед мой, однако, полагал, что, вероятно, разочек этот парень все-таки решился на коитус, с тем чтобы вычеркнуть данный пункт из краткого списка деяний, которые счел необходимым совершить в этой жизни.
Но в итоге обнаружилось, что мой дед вовсе не знал Лэмбтона Эверетта-четвертого. Вернее, он знал только того Лэмбтона, каким тот предпочитал казаться миру, и это обличье не имело ничего общего с сущностью человека, носившего маску. Лэмбтон мало рассказывал моему деду о своем прошлом. Дед знал его лишь по пребыванию в Мэне, принимая этот факт без какой-либо затаенной обиды. Он всем сердцем чувствовал, что Лэмбтон — хороший человек, и этого ему вполне хватало.
Лэмбтон Эверетт был обнаружен мертвым в своем собственном доме в Уэллсе пасмурным декабрьским утром во вторник. Он не явился в понедельник на свою обычную утреннюю партию в боулинг и не реагировал на поступающие к нему телефонные сообщения. Два члена из его команды по боулингу заглянули к нему на следующий день вскоре после завтрака. Они безрезультатно давили кнопку дверного звонка, а потом обошли вокруг дома и, глянув в кухонное окно, увидели, что Лэмбтон лежит на полу с прижатой к груди рукой. На лице его застыла мучительная гримаса. Как позднее сообщил судебный следователь, старик умер быстро: от тяжелого, но короткого сердечного приступа.
Мой дед и еще трое мужчин вынесли его гроб из церкви после утреннего отпевания. Дед был очень удивлен, когда адвокат Лэмбтона сообщил, что покойный назначил его душеприказчиком. Адвокат также передал личное письмо усопшего, нацарапанное его неряшливым неразборчивым почерком. Оно оказалось коротким и вполне уместным: он извинялся за то, что возложил на деда обязанности душеприказчика, но обещал, что роль его будет необременительной. Указания Лэмбтона по распоряжению имуществом выглядели относительно простыми, в основном подразумевая распределение доходов от продажи дома и имущества среди нескольких благотворительных организаций. Десять процентов предназначались моему деду, чтобы он употребил их по собственному усмотрению, наряду с золотыми карманными часами, украшенными ониксом, которые принадлежали семье Лэмбтона уже три поколения. Деду также достался альбом с фотографиями и газетными вырезками из шкафа в спальне Лэмбтона, содержанием коего покойный просил поделиться только с теми, кто будет способен это понять.
В наши дни мужчинам и женщинам трудно хранить тайны, особенно относительно тех дел, что в какой-то момент просочились в средства массовой информации. Шустрый поиск в Интернете может пролить свет на самые сокровенные истории, и целое поколение людей уже привыкло с помощью элементарного щелчка мышки получать доступ к подобной информации. Но так было не всегда. Я представляю сейчас, как мой дед в тусклом свете зимнего дня сидел перед открытым альбомом за кухонным столом усопшего и чувствовал, что дух Лэмбтона витает где-то поблизости, пристально наблюдая за тем, как наконец срывается покров тайны с его страданий. Позднее дед рассказывал мне, что, рассматривая этот альбом, чувствовал себя хирургом, вскрывающим нарыв, выпускающим жидкий гной и очищающим рану от инфекции, чтобы Лэмбтону Эверетту-четвертому позволили упокоиться с миром, в чем было ему отказано при жизни.
Альбом открыл нам другого Лэмбтона Эверетта. Это был молодой человек с женой Джойс и сыном Джеймсом. Сам он выглядел вполне узнаваемо, по мнению деда. Долговязый парень, нескладный, однако, как ни странно, по-своему красивый, радостно улыбался рядом со своей прелестной миниатюрной женой и смеющимся ребенком. На последней общей фотографии его жене и сыну было, соответственно, двадцать девять и шесть лет. Лэмбтону тогда стукнуло тридцать два. Этот снимок, сделанный в городе Анкени, штат Айова, датировался четырнадцатым мая тысяча девятьсот шестьдесят пятого года. Спустя три дня Джойс и Джеймс Эверетт погибли.