Гнев Божий.
Шрифт:
Супрамати от души рассмеялся. Мысль снова увидать Пьеретту показалась ему необыкновенно комичной.
– Злопамятство женщины, оказывается, тоже бессмертно, – хитро улыбаясь, возразил он.
Однако шутка пришлась очень кстати, чтобы прервать и рассеять тяжелое волнение, охватившее Супрамати при мысли о продолжительной разлуке с Нарой, он с грустью осознал, как много еще было земного в его чувствах к жене.
В эту минуту у входа в грот появился Эбрамар и жестом позвал своего ученика.
Супрамати торопливо поцеловал Нурвади с сыном, прижал к груди Нару и, простившись
В смежном гроте они нашли ожидавшего их Дахира. Целым лабиринтом подземных ходов дошли они до канала, где их ожидала лодка с гребцом, и Эбрамар сел у руля.
По мере того как они скользили под низким и мрачным сводом каменной галереи, озаренной невесть откуда исходившим бледно-зеленоватым светом, томительное ощущение тоски и усталости охватило обоих учеников-магов; потом незаметно веки их сомкнулись, и они крепко уснули. Неизвестно, сколько времени длился их сон, но разбудил их порыв холодного ветра, от которого они вздрогнули. Они выпрямились и с удивлением осмотрелись.
Во все стороны расстилалось водное пространство; трудно было сказать, море это было или огромное озеро.
Воздух был значительно холоднее того, к которому они привыкли; по туманному небу бежали густые тучи, зеленоватая вода была непрозрачна и косматые пенистые волны сильно качали легкую лодку.
В эту минуту на горизонте показалась полоса земли, к которой они быстро подошли. Перед ними был пустынный каменистый берег, а вдали виднелись голые остроконечные скалы.
Дахир с приятелем обменялись тревожными взглядами и сердца их забились сильнее, когда лодка причалила к каменным ступеням и они смогли ближе взглянуть на расстилавшуюся перед ними тоскливую картину.
Почва была бесплодна и усеяна камнями, вдали тянулась цепь скал, и на всем видимом пространстве не имелось ни дерева, ни зелени. Перед ними была настоящая пустыня.
Эбрамар вышел на землю и сделал знак ученикам следовать за ним.
Привыкнув к послушанию, те тоже вышли; но по мере того как они подвигались, ими овладевала мучительная тоска.
Нигде не замечалось ни малейшего следа растительности; даже клочка мха не было, чтобы хоть сколько-нибудь оживить пыльную сероватую почву или черные расщелистые скалы; ни малейшей струйки воды не журчало между камнями. Несомненно, это была пустыня. А Эбрамар между тем все шел вперед. Дойдя до
ближайших скал, он остановился на минуту и потом через широкую расщелину вошел в высокую и просторную пещеру, слабо освещенную укрепленным в стене факелом.
Красноватое дымное пламя отражалось на темных сталактитах свода и позволяло видеть в полутьме две постели, каменный стол и два стула.
Недоумевая, осматривали Супрамати и Дахир предназначенную им как будто для жилья мрачную, пустую, с двумя жалкими ложами пещеру. Сердце сжималось и голова кружилась у них при мысли жить в пустыне, в этой ужасной яме после того, как они привыкли к роскоши и комфорту их гималайского дворца и богатой, чудной природе, представлявшей уголок рая.
Наблюдавший за ними Эбрамар чуть заметно усмехнулся.
– Я вижу, друзья мои, что вы потрясены, но это совершенно напрасно. Я привез вас сюда вовсе не в ссылку, в виде наказания, а для того чтобы предоставить вам поле деятельности, предназначенное для упражнения ваших способностей.
Наступило время применить к делу усвоенную вами науку. Вам нет никакой необходимости жить в таком неприятном месте, и от вас одних зависит обратить его в уголок рая. В этом отношении вы обладаете всеми нужными средствами. Ваша дисциплинированная воля повелевает стихиями, утонченные чувства позволяют вам видеть и слышать многое, невидимое простому смертному; вы научились анализировать первобытную материю, извлекать таящиеся в ней семена жизни; наконец, в вашем распоряжении формулы белой магии, которые позволяют вам собирать и рассеивать молекулы пространства.
Словом, вы вооружены могуществом, необходимым для того, чтобы оплодотворить это бесплодное место; примените же ваши знания к столь громадному труду. Из простых невежественных смертных энергия ваша сделала вас магами, так покажите себя достойными посвящения и выполните эту задачу. Она велика, благородна и полезна. Вам незачем спешить, времени у вас достаточно.
А теперь, дети мои, я вас покидаю и вернусь тогда, когда это дикое место покроется растительностью, деревья дадут сладостную тень для отдыха, сочные плоды созреют, чтобы подкрепить меня, а цветы усладят мой взор и мое обоняние.
Недалеко от этой пещеры, в углублении скалы, висит колокол; он отлит из смеси металлов в особые мистические часы и обладает таинственной силой. Когда начертанная мною вам программа будет окончательно выполнена и душа ваша будет призывать меня, колокол сам собою начнет звонить; тогда эти таинственные звуки донесутся до нашего слуха, и я приду с другими магами, моими братьями, приветствовать вас и проверить вашу работу.
Прощайте, дети мои! Да поддержат вас и да помогут вам добрые духи.
Он обнял их, благословил и покинул пещеру. С минуту Супрамати и Дахир стояли молча, словно оцепеневшие; но когда усилием воли они стряхнули с себя забытье и бросились провожать Эбрамара, то мага уже не было.
Безмолвно, с тяжелой головой, со сжатым тоскою сердцем вернулись они в пещеру, сели на каменные стулья и, опустив головы на руки, погрузились в печальные думы.
Никогда еще смелые работники не испытывали такой слабости. Данная им программа казалась непреодолимой трудностью, задача обратить пустыню в рай их подавляла. Словом, это был недобрый час, час слабости душевной, когда они усомнились в собственном знании, и страх неудачи сжимал, словно тисками, их сердца.
Супрамати вдруг показалось, что он ровно ничего не знает, что все его знания улетучились, что он безоружен перед невозможной задачей, и сквозь его пальцы капнуло несколько горячих слезинок. Была минута, когда он пожалел даже о своей комнате в Лондоне и о невежестве бедного врача Ральфа Моргана.
В этот момент лба его коснулась атласная ручка и хорошо знакомый голос прошептал:
– Ах, Супрамати! Можно ли поддаваться подобной слабости! Оставаясь Морганом, ты никогда не знал бы Нары, а я льщу себе мыслью, что ты пожалел бы об этом.