Гнев Божий.
Шрифт:
– Нет, больше не могу, – с отчаянием в голосе сказал он. – Если я услышу еще о Люцифере, у меня будет хандра. Завтра же убегу все равно куда и вернусь только, когда эта история забудется.
– О, как ты прав! У меня делаются спазмы, когда начинают пересчитывать разбитые физиономии, спины и носы наших жертв; а так как столько живых свидетелей видело, как мы улетели, то улетим действительно, но куда? – проговорил Дахир, искренне смеясь.
– Я предлагаю навестить наше старое гнездо в Шотландии и заняться там слегка изучением истории, – ответил Супрамати. – Видишь эти книги на столе, у окна? Это сочинение только что вышло в свет, и мне прислал его
– Прекрасная мысль, едем! Я сейчас распоряжусь приготовить нам самолет, – весело ответил Дахир.
Глава тринадцатая
На рассвете следующего дня друзья сели в воздушный корабль, который доставил их из Индии, и покинули Царь-град. Секретарям, Ниваре и Небо, поручено было оповестить знакомых, что по неотложному делу они неожиданно уехали на несколько недель.
Супрамати приказал, чтобы судно шло медленно и опускалось, пролетая над местом, где стоял Париж, и над той частью океана, где была погребена его родина.
После полудня судно вдруг уменьшило ход и начало спускаться. Друзья, молча мечтавшие до сих пор, сразу выпрямились и стали у окон.
Под ними расстилался вид, очень напоминающий окрестности Царьграда. Среди зеленеющих лугов мелькали широкие полосы бесплодной и пустынной земли; далее виднелись огромные теплицы и некоторые в несколько километров длиною. Потом стало видно обширное тоскливое пространство необработанной земли. Сожженная, словно изрытая почва была покрыта бесформенными развалинами, точно новый Содом, уничтоженный небесным огнем. Подробностей рассмотреть было нельзя, но и от того, что видел Супрамати, сердце его сжалось, нахлынули воспоминания. Но ожидание увидеть могилу старой Англии поглотило его совершенно. И вот океан катит свои мутные, пенистые волны и бьет о новые берега Франции, часть которых тоже исчезла под водой при страшном бедствии. А там, вдали, виднелись лишь два маленьких островка, обрезанная и обезображенная океаном Ирландия, да клочок Шотландии.
Так вот где покоилась закутанная в свой водяной саван гордая царица морей. В этих бурных волнах погребены плодородные земли, дивные памятники и вся лихорадочная, суетливая и корыстная деятельность второго Карфагена.
Супрамати становилось трудно дышать, а задумчивый, грустный взор его прикован был к океану, над которым медленно пролетало воздушное судно. В памяти его оживала чудная картина прошлого, и горячие слезы глубокого сожаления засверкали в глазах. В эту минуту он был только Ральф Морган, англичанин, горько оплакивавший свою родину.
Дахир молча наблюдал за тяжелыми впечатлениями, отражавшимися на подвижном лице Супрамати. Сочувствие к горю друга и любовь светились в его глазах, и лишь когда они приблизились к цели путешествия, он пожал ему руку, словно отрешая его от прошлого и пробуждая к действительности.
Супрамати вздрогнул и выпрямился.
– Я все еще во власти земных мелочных интересов, – виновато произнес он со вздохом. – Я горюю о разрушении клочка земли, когда скоро и сама планета обратится в одно воспоминание…
– И мы не менее горько будем оплакивать нашу кормилицу-землю. Флюидические нити, связывающие нас с ней, слишком крепки, чтобы порваться, не нанося боли,
Они перешли к другому окну и стали разглядывать древний замок. Массивный, мрачный и почерневший от времени, он высился на своем утесе, неразрушимый, как они сами…
Минут через десять воздушное судно опускалось на главном дворе и, понятно, трудно было бы представить более странное противоречие, чем этот аппарат, олицетворявший собою новейший триумф творчества разума, среди толстых стен феодальной твердыни.
Несколько старых слуг почтительно встретили хозяев. Это были, разумеется, не те, что служили Супрамати в его первый приезд сюда; но они казались не менее почтенными по летам.
Внутри замка также ничто не переменилось. На мебели XII века не было заметно следов порчи; обои, старые картины, древняя утварь – все было нетронуто, и в той самой зале, где Дахир ужинал с Нарой и ее мужем, когда приезжал для первого посвящения Супрамати, там они снова ужинали теперь и долго мечтали на балконе, висящем над океаном. Оба молчали. В памяти их вставало прошлое, смущавшее ту чистую и ясную гармонию, которая издавна жила в душе магов. Потом Супрамати удалился в прежнюю комнату Нары, где множество мелочей напоминало ему молодую жену.
Утром следующего дня приятели осматривали башню посвящения, а после обеда расположились в библиотеке, чтобы начать свои занятия по истории. Наружно они были спокойны, как всегда.
Странное и неопределенное чувство просыпалось и волновало душу Супрамати, когда он читал первый том привезенного им сочинения; он переживал точно воскрешение. Он был жив и, вместе с тем, мертв для прошедшей мимо него действительной жизни. "Угасали целые поколения, поглощались целые страны, падали государства, кровавые битвы косили человечество в то время, как он, ничего не подозревая, мирно учился в своем неприступном гималайском уголке.
И снова поднялось в душе его то острое, горькое и бурное чувство, которое он испытывал накануне; тоска о прошлом, о той исчезнувшей стране, где родился, полюбил и страдал скромный Ральф Морган…
Он тяжело вздохнул и, сжав руками голову, напряг свою могучую волю, чтобы отогнать волновавшие его воспоминания.
К чему бесплодные сожаления? Несокрушимая судьба указала ему иное назначение. Ральф Морган, обыкновенный человек, умер; Супрамати – бессмертен и сфера его – бесконечная наука. Иная будущность ждет его в новом отечестве на той неведомой планете, которой суждено схоронить его кости после того, как он отдаст ей весь цвет знания, собранного здесь.
Он энергично выпрямился, и из его взволнованного сердца полилась жаркая молитва к неисповедимому Существу, управляющему вселенной. Тот, Кто указал ему эту странную и загадочную участь, будет руководить им и поможет достойно нести ее бремя…
Успокоенный и укрепленный молитвой, он снова взял книгу и принялся за чтение вступления.
Автор был, очевидно, философ и мыслитель, человек, сохранивший веру и здраво судивший как прошедшее, так и своих современников.
«Чем больше я изучаю прошлое и разбираюсь в исторических явлениях жизни человечества, – писал он, – тем более во мне крепнет убеждение, что наша эпоха – эпоха упадка, и что цивилизация, которой мы так гордимся, ведет нас к какой-то катастрофе, может быть, даже худшей, чем та, которой закончился XX век; а может быть, и к геологическому перевороту.