Гнев и Голод
Шрифт:
Гоблин кивнул, лениво поднялся на ноги, с трудом разогнул спину и нарочито медленно, словно бы он поднимал на канате рассветное солнце, воздел перед собой в неприличном жесте кулак, увенчанный когтистым средним пальцем.
Лицо наблюдавшего за ними офицера незамедлительно покраснело и перекосилось. Ещё долго на нём царила такая гримаса, какая бывает от очень крупной горошины перца, застрявшей в изысканном в невероятно изысканном блюде. В данном случае горошина оказалась размером с пушечное ядро.
Через какое-то время, когда все успокоились и гости как следует освоились, уже перестав давиться и оглядываться по сторонам, Вальдман наконец спросил их:
– Ну, и за что же вас сюда бросили?
Парламентёр всё-таки поперхнулся своим пивом.
– Что? – переспросил он, – Для защиты завоеваний Империи, за чем же ещё?
– Ладно, – спокойно сказал Даэвин, – поставим вопрос по-другому. За что тебя сюда послали?
Здесь парень уже немного замялся, неловко поставил кружку под скрещенные ноги и опустил голову.
– Щупал купеческую дочь, – тихо протянул он.
– Ты из столицы? – сочувственно спросил Вальдман.
– Да, с Кирпичной улицы, – ответил паренёк.
– А, дочка Бориса Бродзицкого, – усмехнулся Грод, – знаем, все ребята из Южного Оствальда только о ней и говорили! Добродушная такая!
– Ага, плавали, – поддержал Вальдман, – ведомо ли дело, не знать. Думаю, о ней не знает разве что какой-нибудь орк, и то навряд ли.
– Охотно верю, – с лёгкой улыбкой подтвердил Даэвин.
Вальдман, Грод и некоторые из солдат, что были чуть опытнее, уставились на эльфа с вытянутыми лицами, эльф в ответ лишь хитро глядел в глубину костра.
– Фамилию только сейчас узнал, кстати…– продолжил он.
Вальдман развернулся к гостям с пивом, на паренька было жалко смотреть.
– Как же так?! – его голос уже начинал дрожать, – она же сказала, что я первый, что я её единственный милый!
Громовыми раскатами солдатский хохот разнёсся от костра и, словно яростный горячий суховей, пролетел над всеми позициями вплоть до стен. Затем исчез под сводами раскатистых гор, иногда отзываясь внизу короткими смешками и весёлыми слёзными вздохами.
Когда все закончили ржать, Вальдман, покачав головой, произнёс:
– Да, друг мой, не хочу тебя огорчать…
– Парень, спешу тебя разочаровать! – Грод был настроен вставить свой талер в разговор, – эта самая частая фраза во всей Империи, поверь лучше на слово!
При этих словах раскат повторился с новой силой, парень совсем опустил голову.
– А вы с ней…ну, – его конфуз отливался на лице яркой малиновой краской, -…тоже?
– Не переживай, парень, – Вальдман похлопал юного ловеласа по плечу, – у всех подобное случается. Любовь – ладно, главное – заразу не подхватить. Брось ты печалиться, лучше скажите, ребята, есть выпить у кого?
Внезапно оказалось, что салаги пришли не с пустыми руками: из их карманов, как из засады, показались склянки, пузырьки и бутылки. Заботливые матушки со всех провинций среди всех перемен сохранили старую добрую традицию: слать своим отпрыскам по гарнизонам чудесную ячменную водку.
Ей они могли делиться с товарищами или согреваться холодными ночами, перечитывая в письмах предупреждения о каком-нибудь дяде Шульце, который напился и замёрз в сугробе, написанные знакомым аккуратным тёплым почерком.
Вечер близился к концу, чинный рубиновый закат освещал довольные разгорячённые лица, поющие солдатские песенки, от которых вяли уши, а с холмов поднимался озорной ветерок. Он нёс собой интересную, очень интересную ночь.
Орки орали в сторону Каценберга разные пакости с тех пор, как бедное солнышко спряталось за горизонтом, чтобы не видеть это зрелище. Они надеялись спровоцировать заносчивых людишек на драку, но, поскольку ни один умалишённый так и не выстрелил, а те господа, что считались ветеранами, ещё и орали им что-то в ответ, зеленокожие быстро утомились и нехотя разошлись по своим делам.
Потом всю ночь ущелье пылало красным пламенем походных костров. Небо мерцало оранжевым облачным куполом, словно под ним горела в адском пламени небольшая страна. Каждый час зарево усиливалось, и кто-то уже даже начал беспокоиться о скором начале штурме.
Один гений среди костров даже предложил упреждающий удар, однако его, вместе с идеей, заперли паниковать в сортире до утра.
Но, не смотря на суматоху, драки, крики, предсмертные вопли, постоянный рёв и ругательства, раздававшийся снизу, из ущелья, обстановка, в основном, оставалась достаточно спокойной. Звуки были нецеленаправленными, хаотичными, и многие солдаты спали крепким сном, костры не гасили, чего уж там.
Ночь выдалась холодной, водка закончилась, припозднившиеся солдаты обсуждали завтрашний день, в основном, погоду. Им казалось, что во всём были свои плюсы: например, когда жарко, камни сухие, и на них драться намного легче, ведь ноги не скользят и строй держится ровно.
К тому же траектория снарядов и пуль не отклоняется из-за капель, но через пол часа пот начинает сильно застить глаза, а лёгкие сдавливают сердце. Дождь же обеспечивает защиту от проблем с огнём. На то, чтобы бегать по крепости с вёдрами, умоляя организовать цепь, не хватало людей, и, тем самым, пришлось бы выдёргивая людей с позиций, а это недопустимо.
Все эти беседы, с оживлённым маханием рук, нервным хохотом и выпученными глазами заглушали в бойцах накопившийся за день неотступный животный страх. Он уже давно свил себе прочное гнездо прямо у них под сердцем и теперь голодно взирал на иссушённый мозг и истощённые нервы.
Как бы ни была ужасна погода, как бы ни было тяжело жить, как бы ни была велика задолженность перед кредиторами, хозяевами таверн, городскими властями, купцами, работницами борделей, сейчас всё казалось собравшимся на позициях мелким и незначительным, по сравнению с тем зверем, что рычал там, внизу живота.