Гнев и Голод
Шрифт:
Стрелок ненавидел превращаться «в половину», ему это казалось очень трудным. Для таких вот фокусов нужно заставлять долгое время оба природных начала сотрудничать друг с другом, и при этом сохранять состояние, когда хоть какие-то мысли гоняют по извилинам. Но Вальдман таким образом очень сильно обострял чувства и инстинкты.
Поддерживать такую ипостась можно только в том случае, когда голова находится в полном порядке. К счастью, дождь и усталость как раз помогают избавиться от лишних мыслей. Сейчас тело стрелка стремилось то в одну сторону, то в другую, для него это было как балансировать на лезвии ножа, стоя на ногте мизинца. И после таких процедур всё тело, обычно, испытывает жестокую слабость.
И, если это кажется трудным, то проявить слух и обоняние зверя без морфичиеских изменений тела было ещё труднее. Обычно, так не делает никто и оборотни просто живут двумя отдельными мирами. Но, во-первых, обстоятельства не были близки к идеальным, а, во-вторых, если поднапрячься, то и просто хороший оборотень сможет это сделать.
Если, конечно, не боится получить адскую мигрень.
Вальдман почувствовал, что здешнее пиво, судя по запаху, успокоит любую головную боль. Крепкое и убойное, а ещё холодное, судя по всему, внизу тут есть ледник. Ну, по крайней мере, пока его всё не разлили, было бы очень жалко, а несло пивом по всему залу и запах почти свежий, кажется, кто-то недавно огрел товарища бочонком по хребту.
Ещё чёрствый хлеб, мясо, зелёный лук, даже сыр, не сильно забитый плесенью, потрясающие запах на голодный желудок. Овощная похлёбка здесь состояла из того, что уродилось в тот год: картофеля, моркови и чеснока, много чеснока. Судя по внезапному крику боли и запаху парного мяса, похлёбка очень горячая, а кому-то только что сожгло лицо.
Кровь, зубная эмаль, горелая плоть, вонючее дыхание, коктейль кожных заболеваний, тонкий аромат сифилиса. Всё это крутилось вперемешку с запахом пороха на кончике носа верберда. И приятный сладковатый запах, вроде, жжёная кость. Как будто кто-то очень быстро распилил какую-нибудь конечность.
И рядом ощутимая, не спутываемая ни с чем химозная гоблинская вонь. Они так и не научились нормально забивать пробки в своих склянках. А Грод не научился тем более, но ему это было всегда без надобности.
Что ещё чуял Вальдман? Мерзотной вони перепрелых цветов нет, значит дамы в отъезде, и да, кто-то сейчас стоит прямо за дверью. Судя по смраду мочи, мокрого дерева и едва уловимой тонкой нотке пеньки, с арбалетом наперевес, пьян в дребезги. Не важно, в какую сторону смотрит стрела, всё одно с таким подходом к делу может случиться какая-нибудь неприятность.
Вальдман счёл, что на этом разведку можно считать оконченной. Пора уже поприветствовать участников спора и пойти наконец покушать.
Мужику, который стоял за дверью, когда Вальдман решил постучаться, не очень везло в его короткой, полной бед жизни. В драках он был никакой, умом тоже не блистал, и, откровенно сказать, был сильно обделён, красотой даже в детстве оставался похожим на старую свёклу.
Он пришёл в трактир в отчаянной решительности пропить все имеющиеся у него деньги, чтобы утешиться, и тут вдруг началась драка. Он не знал, по какой причине, хотя, неосознанно, и стал поводом для её начала. И решительно никто не мог сказать, каким именно образом.
Но ему уже славно набили морду и вышибли четыре зуба, опять. И как раз сейчас к нему приближался гном с недобрым намерением отрубить бедолаге ноги по колено.
Гном был низок, даже для гнома, и это спасло ему жизнь. Но не доспехи, лицо, бороду, ноги, шлем и рассудок до конца своих дней. Внезапно с улицы раздался оглушительный грохот, в зал полетели щепки, и голова арбалетчика разлетелась, как куча листьев под холодным ноябрьским ветром, только менее романтично.
Из образовавшейся в двери дыры какое-то время медленно поднималась под потолок тонкая струйка голубоватого дыма. Затем послышался громкий звук удара с чётким металлическим звоном подкованного сапога о прочное дерево, и замок вылетел вперёд в зал вместе с дождём щепок. Дверь резко прокрутилась на петлях, случайно прибив тех, кто не успел убраться подальше.
Она была старой, эта дверь, её прочные дубовые доски помнили всякое, поэтому чувство момента у неё было чрезвычайно развито, и, чтобы не нарушать театральности, она даже не стала по инерции возвращаться обратно, скрипя и кряхтя петлями. Зрелище было слишком ужасным, чтобы его прерывать.
Народ затих.
В сером проёме раскатистого дождя показалась чёрная фигура. Она спокойно протянула руку вперёд, чиркнула спичкой о гладкий косяк и вернулась обратно во тьму силуэта. Где-то под потолком у самого входа появился маленький красный огонёк, затем разгорелся, неясно осветив чёрные, как смоль, глаза, и вскоре скрылся вместе с глазами в облачке дыма.
После всеобщей немой сцены, напоминающей очень неординарный восковой музей, вежливый, но настойчивый голос из дыма спросил:
– Я вам не помешаю?
По какой-то невероятной причине желающих ответить не нашлось. Фигура прошла вперёд, дверь закрылась как бы сама собой, и драка продолжилась, как ни в чём не бывало. Правда, по странному стечению обстоятельств, шествию Вальдмана уже ничто не мешало.
В сваре у стойки стрелок узнал знакомого, в того вцепился какой-то верзила и, судя по всему, зачем-то пытался сорвать с него стальной нагрудник. Ничто человеческое вербердам не чуждо, поэтому он помог товарищу, опустив кулак на голову здоровяка, отправив того спать. Приятель что-то крикнул, благодарно кивнул Вальдману и исчез со своей благодарностью куда-то под проломившийся пол.
«Ничего не меняется».
Трактирщик не был обеспокоен, Вальдман не удивился, знал об их обычае обирать карманы задир, когда все буйные граждане улягутся по своим местам. Обычно, на полу, на столах, стульях, большой чугунной люстре с оплывшими свечами, перекладинах, в не всегда остывшем камине и под полом.
Сегодня ещё и на стенах, в виде кусочков и приколотых к дверям бездыханных тел. Их звонких талеров как раз хватит на продолжение жизни заведения. Многолетний опыт, что тут скажешь…
– Чего изволишь, герр? – спросил трактирщик.
Он всегда знал, с кем имеет дело, поэтому не обратился к Вальдману на «вы», но и пальцы с рукояти тяжёлой железной дубины тоже пришлось убрать. Тем более, что беспокоиться теперь не о чем: в подобный разговор в ряд ли вмешается кто-то третий, если ему, конечно, не жмёт череп.
– Выпить, – коротко ответствовал Вальдман
– Ещё бы, – заметил трактирщик, – Как погодка?
– Мокро.
– Хм, ванную комнату тебе, как я понял, не готовить – почёсываясь, предположил трактирщик.