Гобелен
Шрифт:
– Он будет прекрасным врачом, – сказал он. – Ты будешь гордиться им.
– Впервые я жалею, что не захотела больше иметь детей. Девочка должна быть таким утешением.
– Наверное.
Поль поворачивал свой стакан, разглядывая розовую жидкость.
– Ты задумался. Наверное, я кажусь тебе очень легкомысленной, когда еду за границу покупать то, что Хенни называет безделушками. Ты как Хенни и Хенк или как я?
Она наклонилась вперед и устремила на него свои яркие дерзкие глаза.
– Я бы сказал, что я где-то посередине. Мне
Ее глаза стали серьезными.
– Хенни сказала мне о цели твоей поездки.
Поль невольно потрогал нагрудный карман с банковскими счетами для его миссии в Лондоне или Германии. Он не посмел оставить его в запертом чемодане.
– Это будет всего лишь попытка с моей стороны, – сказал он. – Бог знает, чем все кончится.
– Неужели положение действительно так ужасно?
– Думаю, да.
Они оба молчали. Голоса людей за соседним столиком нарушили эту тишину: молодая пара говорила по-французски:
– Я думаю, что успею купить в Париже за несколько дней все, что мне нужно. Брюс говорит, что там просто чудесно, так чисто и аккуратно и люди по-настоящему приветливы…
Поль и Ли посмотрели друг на друга: что можно сказать на это? Они молча допили свое вино. За окном была кромешная тьма.
Они уже вышли в океан. На пароходе довольно сильно чувствовалась качка.
– Говорят, что «Нормандия» сильно вибрирует, – заметил Поль. – Это плохо для тех, кто страдает от морской болезни. Как ты переносишь ее?
– Никак. Это всего лишь третье плавание за всю мою жизнь.
– Я взял с собой средство от морской болезни. Я еще не пользовался им, поэтому не знаю, насколько оно помогает. Может быть, не больше, чем избитые средства типа лимона. Некоторые рекомендуют шампанское.
– Ты меня собираешься уморить голодом? У проходившего мимо стюарда Ли спросила:
– A quelle heure le diner, s'il vous plait?
Когда он ответил, Ли с выражением некоторого торжества повернулась к Полю:
– Ну как? Я занималась французским у Берлица.
– У тебя способности. Твой акцент безупречен.
И он вспомнил, что когда она начинала свою работу у ирландца, то говорила с восхитительным ирландским произношением. Умная обезьянка!
– Я говорю всем, что французскому меня учила гувернантка. Как я по-твоему, врушка?
– Конечно! Пошли переоденемся для обеда.
У них будет прекрасный обед. Они будут пить шампанское!
– О, я объелась, – удовлетворенно сказала Ли.
Они съели ананасовый помпадур – коктейль из икры, сметаны и кусочков ананаса, салат и жареную телятину. После фруктов и сыра подали friandises – тарелку засахаренных фруктов и конфет на палочках.
– В меня больше не лезет, – сказала Ли, тем не менее пробуя засахаренную клубнику. Она засмеялась: – Ну не чудо ли это?
– Чудо то, что ты сохраняешь свою талию.
– Уж не думаешь ли ты, что я так ем каждый день? О, но посмотри вокруг, Поль!
Поль кивнул в сторону большой лестницы, утопающей в цветах:
– Французы знают толк в этом деле. Каждая женщина, поднявшаяся на вершину этой лестницы, почувствует себя королевой.
– При условии, что она будет одета, как королева! О, это чудесно! Я люблю наряжаться.
Он не сдержал улыбки при ее восклицании.
– Ты не меняешься, – заметил он. – Ты все еще полна энтузиазма.
– Я меняюсь. Мне тридцать семь.
– Ты выглядишь моложе.
– Ты помнишь, Поль, как впервые Хенни и Дэн взяли меня к вам в гости? Это был воскресный обед, и тетя Хенни купила мне новое платье. Боже мой, ей пришлось купить мне целый гардероб, у меня ничего не было! Я так волновалась и боялась. Я не знала, как вести себя за столом, где было так много разных вилок.
– Моя мать обожала серебро. Надеюсь, я был мил с тобой?
– Ты всегда был мил со мной. – Она подняла кофейную чашечку и смотрела поверх ее. – Да, когда вспомнишь обо всем, что случилось с нами за это время: любовь, женитьбы.
Ему не хотелось вспоминать об этом.
– Расскажи мне побольше о своем деле, – попросил он.
Она сразу оживилась:
– Оптовики говорят мне, что следует открыть филиал во Флориде, взять управляющего и, может быть, на месяц или два самой приезжать каждую зиму, но я не уверена, что захочу этого. Я даже не знаю, где лучше открываться – в Майами или Палм-Бич. – Она засмеялась. – Зависит от того, захочу ли я поддерживать еврейскую торговлю или какую другую. Там четкое разделение.
– А где его нет?
– Да, и Нью-Йорк разделен: евреи на Вест-Сайд, кроме немногих, вроде нас. – Она проницательно усмехнулась. – И евреи сами разделены. Люди, живущие на Гранд-Конкорс, ничего общего не имеют с теми, кто живет на Вест-Энд-авеню. А клубы! А клички их членов: «толстосум», «нувориш» – хотя я заметила, что люди, осуждающие богачей, отдали бы все, лишь бы войти в их клуб. Но ты ведь и сам это знаешь?
– О, я знаю!
– Я постоянно слышу эти бредовые разговоры в магазинах и парикмахерских. – Она нахмурилась и резко спросила: – Куда мы идем, как ты думаешь?
– Возможно, к войне.
– Бог мой, нет! Нет! Опять проклятые немцы! Конечно, в них вся проблема.
– Нет, не вся. Меня беспокоит и Франция. Мне кажется, что они в тяжелом положении. Люди теряют веру в правительство.
– Когда я была там два года назад, все жаловались на налоги.
– Богатые не платят. Они вывозят свои капиталы за границу. У меня сейчас много французских инвесторов.
– Но они же шантажируют свое собственное правительство, так ведь? Это все равно что сказать: если поднимете снова налоги, мы вывезем все деньги из страны.