Гобелены Фьонавара (сборник)
Шрифт:
Возможно – это всего лишь гипотеза, и все же! – он сознательно промедлил эту тысячную долю секунды – вряд ли больше, нет, не больше, и все же! – потому, что не был окончательно уверен, что ХОЧЕТ в эту щель бросаться? «Между влечением и содроганием». А КАК ВЫ ДУМАЕТЕ, МИСТЕР ШАФЕР? Не было ли здесь самой маленькой, малюсенькой проволочки в плане влечения?
Совершенно точно. В самое яблочко. И вот – приемный покой больницы Св. Михаила.
Самая глубокая пропасть.
«Это должен был быть я», – сказал он тогда Кевину. За все так или иначе в итоге приходится платить. А плакать тебе нельзя, ни в коем случае. Это было бы слишком большим лицемерием. Ну что ж, вот ты отчасти
Но мало того. Он без конца ставил ту запись, запись ее сольного концерта. Снова и снова – в точности как пытался снова и снова проанализировать те мгновения на шоссе, прокручивая их перед своим мысленным взором. Но с особым вниманием он всегда слушал вторую часть, «его часть», ожидая услышать ложь. Ибо эту часть она подарила ему в знак своей любви. Ну и должна там была чувствоваться ложь! И наверное, он мог бы ее услышать, несмотря на Уолтера Лэнгсайда и все остальное. Ведь ложь всегда можно услышать, верно?
Нет. Не слышал он ее! Только ее любовь звучала в этой прекрасной музыке, ее пылкая, всепоглощающая любовь. И это было выше его сил; разве можно было такое вынести? И поэтому каждый раз наступал такой момент, когда слушать дальше без слез он не мог. Но плакать он себе запретил, так что…
И он отправился во Фьонавар.
На Древо Жизни.
И все мучительные вопросы остались позади. Пришло время умирать.
На этот раз в лесу стояла тишина. Полная и абсолютная. Даже гром умолк. Пол чувствовал: от него осталась только сухая оболочка, пепел, шелуха – что там еще остается под конец?
Под конец сознание все-таки возвращается, похоже, эта-то малость тебе дарована: нужно уйти достойно, как подобает, и в собственном обличье. Голова была ясной – неожиданная милость со стороны Бога. Иссушенный, обезвоженный до предела – по сути дела, пустая раковина, а не человек, – он, оказывается, еще способен был испытывать благодарность. За то, что у него не отняли последнее: человеческое достоинство.
Ночь была неестественно тиха. Даже внутри самого Дерева перестали пульсировать неведомые магические силы. Ни ветерка, ни звука. Огненные мухи куда-то исчезли. Все застыло в неподвижности. Сама земля, казалось, перестала вращаться.
А потом началось! Он увидел, как непонятным образом от земли в лесу стал подниматься густой туман. Нет, не то чтобы непонятным – туман и должен подниматься над землей, на то он и туман. А впрочем, что можно было объяснить в этом заколдованном месте с точки зрения логики?
С огромным трудом Пол повернул голову – сперва в одну сторону, потом в другую. На ветвях сидели два ворона. «Этих я знаю, – подумал он, более уже ничему не удивляясь. Их зовут Мысль и Память. Мне они давным-давно знакомы».
Это была сущая правда. Так называли этих птиц во всех мирах, а здесь, в этом мире, было их гнездо. Они принадлежали Мёрниру.
Но и птицы тоже были совершенно неподвижны, и неподвижны были ярко-желтые птичьи глаза. Птицы ждали; ждали и деревья. Двигался только туман; он поднялся еще выше. Но по-прежнему не было слышно ни звука. Вся Роща Мёрнира, казалось, собралась, приготовилась, и даже само Время, приостановившись, освобождало для чего-то место – и только тогда наконец Пол догадался, что ждут они вовсе не пришествия Бога, а чего-то совсем иного, и эта сакральная тишина – вовсе не часть ритуала жертвоприношения, а нечто значительно большее, всеобъемлющее… И он припомнил (а может, придумал?) некий древний образ, нечто далекое, из другой, видимо, жизни и принадлежащее не ему теперешнему, а совсем почти другому человеку, которому тогда то ли сон снился… нет, скорее то было некое видение… и он искал – да, именно так! – искал этот туман, и этот лес, и томился ожиданием… да, он с нетерпением ждал, когда же взойдет луна, и тогда что-то произойдет…
Но луна сегодня никак не могла взойти. Сегодня как раз была последняя ночь перед новолунием. Прошлой ночью свет последнего тоненького месяца спас серого пса. Да и его, Пола, тоже спас – для этого вот конца. И теперь все они тоже ждали восхода луны – и Роща Мёрнира, и сама ночь, свернувшаяся в тишине точно пружина, – но сегодня луна на небе появиться никак не могла.
Но она все же появилась!
Над деревьями, над восточным краем поляны, посреди которой высилось Древо Жизни, вдруг возник свет. И в канун новолуния над Фьонаваром взошла полная луна! И деревья в лесу сразу зашелестели листвой, покачиваясь под внезапно налетевшим ветром, и Пол увидел, что луна эта красная, как пламя или как кровь, и все волшебство этого мгновения слилось для Пола в одно лишь имя: Дана. Богиня-мать. Это она пришла, чтобы вмешаться в череду событий.
Богиня всех живущих; мать, сестра, дочь, супруга великого бога. И он понял тогда, благодаря вспышке некоего внутреннего видения, что неважно, в каком она обличье, ибо все ее обличья истинны; понял, что на таком уровне могущества, абсолютного всевластия, любые иерархические различия утрачивают свое значение. Важно было лишь Ее могущество, внушавшее ему священный трепет, Ее присутствие в этом мире, явившееся ему как красная луна в небесах в канун новолуния. Ибо это Она пожелала, чтобы поляна в Священной роще была освещена, основание Древа Жизни окутано туманом, а его вершина залита светом.
Пол смотрел в небеса, потрясенный до такой степени, что уже не в силах был ни удивляться, ни сомневаться. Впрочем, что он сейчас был такое? Жертва, пустая раковина, шелуха. Будущий дождь. И в этот миг ему показалось, что он слышит голос – в небесах, в лесу, в токе собственной крови, имевшей тот же цвет, что и эта луна, – и от звуков этого голоса деревья затрепетали так, словно ими повелевал некий невидимый дирижер.
ЭТО БЫЛО НЕ ТАК. И НЕ ДОЛЖНО БЫЛО БЫТЬ ТАК.
И когда звуки того величественного голоса смолкли, Пол вновь оказался на том шоссе, под дождем, и Рэчел была с ним рядом. И снова он увидел, как у «Мазды» лопнула шина, как она врезалась в «Форд», как она закрутилась посреди шоссе – как все это случилось дальше.
Он снова видел просвет в два ярда шириной справа от себя.
Но теперь с ним была Дана, Богиня-мать; это она вела его к познанию истины. И в мучительно нарастающем крещендо, в разрывающей сердце вспышке последнего освобождения от плена неразрешимых противоречий он увидел, что пропустил то единственное мгновение, когда еще можно было проскочить в эту щель, не из-за нерешительности – ах, только теперь понял он это! – не из-за нежелания или страха смерти, не из-за того, что хотел убить ее или себя, а потому, что он, в конце концов, был всего лишь человеком, не более! Да! О господи! Всего лишь человеком! Да к тому же страдавшим от душевной боли, тоски, потрясения, предательства. Вот почему он промахнулся. Не говоря уж о том, что шел дождь. И он понял, что все это человеку можно простить.