Год Алены
Шрифт:
– Алена была прелестна! – закричала Нина.
– А я о чем? Она же абсолютная нахалка, она же шла на всех грудью.
– Молодец! – сказала Нина.
– Между прочим, мне не нравится, что она живет у Куни. Ее потом не выгонишь.
– Это Кунино дело. А ты о каждом только плохо…
Дарья бросила трубку. Но дело свое сделала. Она повернула все мысли Нины к Куне, от них делалось тревожно, вспоминался все время Плетнев, будь он неладен, глупой, какой-то неестественной казалась их встреча на виду у собак. Нина чувствовала себя человеком, который подслушал, подглядел и разгласил. Какое она имела право вторгаться в их отношения? Почему
Куня сама прислала письмо. Писала, что ей у Раи хорошо, что двум сестрам-старухам есть о чем поговорить. Что зима, а очень тепло, даже прибрала все могилы, собирается красить оградки. Говорят, холодов и не будет. Видали Алену по телевизору. Молодец, всех переиграла. Правда, показалось, что Алена пополнела, а может, искажает телевизор.
Нина потом скажет себе: почему тетка за тысячу километров увидела то, чего я не увидела? Дело в том, что Алена была беременна.
Она пришла к ним вечером недели через три после передачи. Это были не простые три недели. Объявился Евгений. Он позвонил матери с работы и сказал: «Ну вот, я уже на месте». «Где ты был?» – закричала свекровь. «Ты же знаешь, болел». – «Где болел?» «В больнице, где же еще?» – засмеялся Евгений. «То есть как в больнице?» – «Вот так. Ты не волнуйся, мать. Я никому ничего… На работе тоже знали не больше…» – «Что у тебя было?» – «У меня? Тебе на самом деле или чтобы спокойней было?»
Свекровь призналась, что хотела сказать – чтоб спокойней было. Потому что подумала о венерической болезни, испугалась, что он сейчас назовет ее. Но сказала тихо: «Говори правду, только уж не всю, пожалуйста». «Меня прищучила стенокардия, мать, – ответил Евгений. – И я понял, что смертен».
Все в таком Евгении было непонятно Нине. Любитель комфорта, он болел бескомфортно, лежа в больничном коридоре. К нему никто не ходил, ничего не носил. Такая аскеза ему не соответствовала. Он позвал Нину к телефону.
– Давай погуляем вечером? – предложил.
Свекровь смотрела на ее сборы пристально, стараясь понять: платок надела – что это значит? Сапоги на низком каблуке, растоптанные – а это что?
– Спроси, где он живет… – попросила она.
– Спрошу, – перебила ее Нина, – прежде всего об этом спрошу.
– Я не хочу, чтоб он думал…
– Он ничего не подумает, – ответила Нина. – Мы слишком хорошо знаем друг друга, чтоб подозревать в чем-то.
Женька обнял ее и поцеловал в щеку.
– Ты где живешь? – сразу спросила Нина.
– Один наш мужик живет у своей пассии, квартира пустая. Я сторожу.
– Вы будете с женой размениваться?
– Не буду, – ответил Евгений. – Полежал в больнице, подумал и решил – не буду. Пусть живет женщина спокойно, не ахти какие хоромы, а ведь съедим друг друга, если будем делиться. Так же – ей абсолютно хорошо, мне – относительно, и останутся силы подумать.
– О чем?
– Слушай, – сказал Евгений. – Я не хотел сразу… Я хотел с подходом… Но мне теперь так жалко времени на пустяки. В общем – короче… Я ни на чем не настаиваю. Не имею права. Но подумай, а? Не объединить ли нам наши усилия, чтобы дожить жизнь?
– Ну знаешь! Ты – непредсказуемый тип! – растерялась Нина.
– Зачем же так? Скажи – просто бабник, у которого вылезли волосы и одрябли мускулы, поэтому
– Перестань! – зло сказала Нина. – Перестань! Делаешь женщине предложение, так хоть для приличия прикинься…
– А то ты меня не знаешь… – как-то вяло сказал Евгений. – Все ты про меня знаешь, как бы я ни прикидывался. Я могу, конечно, сказать тебе, что у меня лучше тебя женщины не было…
– Вот что! – ответила Нина. – Иди-ка ты на все четыре стороны. У тебя не волосы вылезли, мозги поизносились… мелешь, мелешь языком…
– Нин, – тихо сказал Евгений, – я просто робею. Потому и молочу. Я люблю тебя, Нинка, ну вот и все. Всегда любил.
– Не надо! – закричала Нина.
– Чего бы я тогда от них от всех убегал? Я от тебя – тебя же и искал. Лежал в больнице, смотрел в потолок, в замечательные его разводы, не потолок, а географическая карта. То зеленое, то желтое, то синее… Над ним проходили трубы, они сочились и создавали мне объект для наблюдения. Я по этим разводам глазом походил, походил, все про себя понял. Так что я теперь умный. И потому остаюсь при своем предложении.
– Скажи еще, что у нас дочь общая, – уныло произнесла Нина.
– Не-а, – засмеялся Евгений. – Не скажу! При чем тут дочь? Она уже своими ножками топает… Подумаешь обо всем, что я тебе сказал?
– Глупость ты сказал, – ответила Нина. – Не хожу я назад, Женя, не хожу! Не умею.
– Подумай, – повторил Женька. – Мы еще не завтра умрем.
Странные он сказал слова. Глупые и точные. А может быть, точные, потому что глупые? Мы недооцениваем глупость. Ее непосредственность, ее простодушие. Глупость такое может выдать, что уму не снилось. Пока ум сомневается, глупость произносит. Как часто она вещает с легкой подачи интуиции. Да здравствует глупость, которая возвращает надежду! Надежду, что еще не завтра нам умирать. Следовательно… Стоп, сказала себе Нина. Вот тут пока стоп…
Легко сказать…
– Что у тебя с Евгением, можешь мне сказать? – встретила ее свекровь.
– Ничего, – ответила Нина.
– Если ты спросишь мое мнение…
– Вам пора принимать таблетки, – перебила ее Нина.
– При чем тут таблетки? – взвилась свекровь. – Он был тебе паршивый муж, но мне он все-таки сын… – И она заплакала, громко всхлипывая и сморкаясь. – У него, дурака, уже стенокардия, в его-то годы.
Свекровь пришлось укладывать, и отпаивать валерьянкой, и мерить ей давление, и бежать в аптеку за папазолом. «Неужели все дело в том, что мне, одинокой бабе, просто нужен какой-никакой мужик и я радуюсь, что он у меня может быть?» – думала Нина. Ну и пусть, ну и пусть… В конце концов, не завтра умирать. Нину захлестывала радость.
И вот тут, именно в этот момент, Алена, придя к ним вечером, распахнула пальто и продемонстрировала им крепенький, тугой животик, на котором уже не застегивалась молния джинсов.
– Видали? – засмеялась она. – И что я буду с этим делать?
Куня красила могильную ограду. Это была большая добротная металлическая ограда, внутри которой спокойно, не теснясь, поместились могилы отца Куни, его первой жены, их умершего в младенчестве сына, второй жены, матери Куни. И еще осталось место. «Для меня и для тебя, – сказала Раиса. – Не вздумай в Москве своей спалиться. Манеру взяли… Что мы – не православные, что ли?» Раиса очень обрадовалась приезду Куни. «Давно уже голландку не топлю. Славик жар не любит, а мне зачем одной?» – сказала она, вводя сестру в сыроватый дом.