Год Алены
Шрифт:
Надо объяснить Дашке: любовь изнашивается с изнанки во всех случаях. И сейчас у них с Митей кризис. Они еще обнимаются и целуются и веруют в свою вечную любовь, но Митя стал другим. И с этим другим надо Дарье знакомиться, да и ему, другому, тоже предстоит выяснить, та ли у него подруга, что готова терпеть его сомнения, его желание жить собственным умом.
– Не исключено, значит, – сказал Митя, – что после армии будет пединститут. Мне нравится ваша профессия.
– Да? – удивилась Нина.
– Да! – упрямо повторил Митя. – Я понял, значит… я из
– Ну, ну, ну, – засмеялась Нина. – Два все-таки маловато…
– Вы все знаете про каждого? – спросил Митя. – Ничего вы не знаете. А надо знать! Знать! Вот Дашке повезло, у нее был учитель литературы.
– Да что ты, Митя! – замахала руками Нина. – Это совсем не то…
– А мне понравилось, – сказал Митя. – Неординарно. Я хожу к нему на уроки. Я не все принимаю, но мне хочется с ним, значит, спорить. Я хотел и к вам попроситься… Все-таки интересно, что вы говорите людям, значит, когда они поставлены в необходимость вас слушать?
Нина растерялась.
Она, оказывается, не готова была к ответу.
Ни Нина, ни Куня не знали, что однажды Дашка встретилась с Аленой на Тверском бульваре.
– Ты по какому это праву вмешиваешься в чужую жизнь? – спросила она.
– Без права, – засмеялась Алена.
Дарья распалилась и договорилась до того, что выселит Алену из Москвы, ей это ничего не стоит.
– Эх ты, дурочка с переулочка! – пуще смеялась Алена.
Дарья от злости чуть не замахнулась на нее. Но то ли Алена повернулась боком, то ли ветер помог, только Дашка увидела Аленин живот. Так и застыла с поднятой сумочкой.
– От ребенка скрывали, – засмеялась Алена. – Берегли целомудрие…
– Ну ты даешь! – хрипло сказала Дашка. – От кого?
– От голубя, милка, от голубя. – И как знать, куда пошел бы разговор дальше, не остановись рядом с ними группа африканцев. Гид демонстрировал им новый МХАТ.
Африканец со светло-матовыми, как яичная скорлупа, ладонями, снял с плеча фотоаппарат и, повернувшись к Дашке и Алене, процокал им что-то на своем языке.
– О’кей, – догадалась Алена и, картинно выставив пузо, склонила голову к Дашке.
Африканец просто зашелся от восторга – такие «рашен» девушки! – и защелкал аппаратом.
– Снимай, родной, снимай, – смеялась Алена, – снимай беременную Русь. Не все ж вам!
Когда расходились, Дашка сказала:
– Ты если что…
– Позвоню, – ответила Алена. – Митьке привет. И не носи его в зубах…
Дарья тут же ушла: советов и пожеланий от Алены не надо. А вот
Как-то утром, убегая, свекровь спросила:
– Надеюсь, ты вечером дома? Обещал прийти Евгений.
– Нашелся-таки, – ответила Нина.
– Он не пропадал. Он был в командировке! – В ее голосе Нина почувствовала удовлетворение: невестка попалась на слове «нашелся». Значит, думала о нем, ждала, потом потеряла… Свекровь молила Бога о примирении, но понимала, что не должна этого показывать. Она видела, Нина – «размораживается», но боялась это ускорять. Тут если уж сорвется дело, то навсегда. Осторожненько надо, это что операция на сердце. А ее дорогой сынок – дровосек, а не ювелир. Он всегда женщин брал с ходу, с лета, он ни за одной больше двух дней не ухаживал. Тут же надо первую жену вернуть, а это дело непростое. Нину спугнуть ничего не стоит…
Убежденная в своей хитромудрости, свекровь убежала. А Нина осталась наедине со своими мыслями: «Она старается на меня не давить, чтоб я сама, добровольно вернулась в старую конуру. А я ведь уже стою перед ней, мне осталось только хвостом вильнуть и юркнуть».
Что в ней поднялось? Гнев ли, злость, гордость? Та девчонка, которая выдавливала из себя по капле раба? Или та сильная баба, что умела ломать, потому что была уверена – построит? Или та, что точно знала, чего хочет? «Вразуми меня, Господи, – шептала Нина, – что истина? Любовь или полное от нее освобождение? Желание докопаться до сути или принятие мира на веру? Быть гордой или не быть? Зачем все это со мной было? Чтобы я что-то поняла? Но что? Что я поняла за свои пятьдесят лет? Что ничего не знаю, что ничего не понимаю?…»
А вечером пришел Евгений и положил на стол красивый пуховый платок.
– Можешь протянуть через колечко, – сказал он.
Нина пододвинула платок свекрови.
– Это тебе! – почему-то испугался Евгений. – Тебе, тебе!
– Я ему посоветовала привезти тебе платок, – победоносно сказала свекровь, – ты все время зябнешь.
Потом они пили чай, и Нине было уютно в платке, тепло и покойно. Женька гордился собой – не так было просто достать настоящий оренбургский пуховый платок, свекровь трижды костяшками пальцев постучала снизу стола. Со стороны – приличная, интеллигентная семья.
Правда, когда Женька затоптался в коридоре, Нина излишне торопливо вложила ему в руки шапку и зазвенела ключами.
– Дорогой ведь платок, – сказала она, когда он уже переступил порог, – мне даже неудобно…
– Дорогой! – подтвердил Женька. – Но тем приятней дарить.
«Это в нем всегда было, – подумала Нина, закрывая дверь. – Дарить дорогое… Он не жмот… А вот Дашка завела тетрадь расходов. Считает трамвайные копейки. Чья ты, моя дочь?»
Алена родила сына 1 мая. Нина и Куня с ног сбились в поисках подарков. Пришли в роддом с раздутыми сумками, написали длинное письмо, спросили, как сына звать-величать.