Год длиною в жизнь
Шрифт:
– Дежурный Дерягин слушает! – послышалось в трубке.
– Говорит Герой Советского Союза Монахин, – отчеканил Николай Тихонович. – Могу я побеседовать с Кириллом Сергеевичем?
На том конце провода что-то удивленно переспросили. Там не привыкли к именам-отчествам. Монахин и сам это знал. Конечно, следовало бы назвать фамилию, а еще лучше воинское звание Кирилла Сергеевича, но мимо то и дело шли люди, и он не хотел, чтобы кто-то случайно услышал, кому он звонит.
– Вы имели в виду товарища… – Прозвучала фамилия.
– Так точно, – сказал Монахин.
– Подождите, – попросили его.
Он
– Слушаю вас, Николай Тихонович, – ответил человек, с которым он виделся всего один раз в жизни, прежде чем сделал предложение Ольге Аксаковой.
– Здравствуйте, Кирилл Сергеевич.
Монахин заговорил.
– Я в курсе дела, – тут же перебил Кирилл Сергеевич, и Монахин усмехнулся: этого следовало ожидать. – Но это не телефонный разговор. Вы вот что… Вы зайдите завтра с утречка, часиков в десять, в наше ведомство, к капитану Скворцову, он вас познакомит со всеми документами, которые у нас есть по этому поводу. Договорились? Ну и отлично. До свиданья, Николай Тихонович.
Монахин попрощался, повесил трубку, вышел из будки и отправился наконец за папиросами.
1941 год
– А кто будет твоей подружкой? – спросил Максим.
– Какой подружкой? – Рита повернула голову и уткнулась в его подмышку. Вдохнула горьковатый, полынный запах, такой родной, любимый, волнующий… Осторожно пошарила губами по его боку, и шелковистая кожа Максима мгновенно покрылась ознобными пупырышками.
– Эй, подожди, дай дух перевести, – засмеялся он. – Подожди, ну пожалуйста, а то я передумаю на тебе жениться!
– Это еще почему?
– Да охота пожить еще. Ты ж меня уморишь в постели!
Рита быстро повернулась на спину и даже ладони под себя спрятала:
– Да очень нужно! Больше я к тебе не прикоснусь!
И с нарочитой обидой надула губы, прекрасно зная, как обольстительно выглядят они сейчас. Максим повернулся к ней, приподнялся на локте – и тотчас с обреченным вздохом принялся ее целовать.
Спустя какое-то время – недолгоe зимнее солнце, освещавшее мансарду старого дома на рю Ришелье, неподалеку от дворца знаменитого герцога, сместилось с одной стены на другую, готовясь покинуть тайный приют влюбленных, – он наконец простерся рядом с Ритой, но тотчас накрыл ее смятой, влажной простыней:
– Изыди с глаз моих! Не совращай! Нет, честное слово, если ты хочешь, чтобы я дожил до завтрашнего венчания, не трогай меня больше. Я не могу перед тобой устоять. И сил нет, а все равно хочу, хочу тебя снова и снова.
– Ты меня о чем-то спрашивал… – промурлыкала совершенно довольная Рита: довольная и любовью, и словами.
– Клянусь, не помню. Ах да. О подружке. Кто у тебя будет подружкой на венчании?
– Какая может быть подружка? – удивилась она. – Мы же венчаемся тайно!
– Все равно должны быть подружка невесты и шафер жениха. Иначе венчание считается недействительным, без свидетелей-то.
– О Боже, но мне просто некого пригласить! – не на шутку испугалась Рита. – Правда-правда! Ни одну из своих знакомых девчонок не хочу, они все болтушки! Я бы позвала бабулю Ле Буа, – она хихикнула, – но она скорей годится в посаженые матери…
– Вот уж правда, – расхохотался Максим, – не могу ее представить стоящей рядом с Антоном позади нас у алтаря!
– А кто такой Антон и почему он будет стоять позади нас у алтаря?
– Это мой друг. Самый близкий. Он будет моим дружкой на венчании. И не спорь! – поднял руку Максим, уловив, что Рита беспокойно шевельнулась. – Дело даже не в нашей дружбе, а в клятве, которую когда-то дали друг другу наши отцы. Понимаешь, они дружили, кажется, еще с тех пор, как носили платьица.
– Что-о? – так и зашлась смехом Рита. – Отцы? Носили платьица?!
– Честное слово, – засмеялся и Максим. – Моему отцу под шестьдесят, он родился в восьмидесятых годах прошлого века. Отец Антона – примерно тогда же. В те времена на совсем маленьких мальчиков напяливали какие-то нелепые одежки, что-то вроде девчачьих платьиц. Неужели у твоего отца не сохранилось фотографических карточек?
– Откуда, каким образом? – вздохнула Рита. – Мой отец говорил, что, когда он спасался из Одессы, у него из всего имущества был только револьвер его убитого друга.
– Да, извини, я забыл, – с раскаяньем сказал Максим. – Моя мама смогла сохранить только венчальный снимок своих родителей – на крыльце церкви в их бывшем имении. Но отец Антона переехал во Францию еще перед войной 14-го года, когда его родители получили тут наследство (ведь мать моего друга наполовину француженка), поэтому им удалось спасти все фамильные реликвии, от фотографий до бриллиантов. Они богаты и, честно говоря, здорово поддерживали моего нищего отца, когда он добрался до Парижа: так же, как твой, на одном из последних пароходов, только из Новороссийска, а не из Одессы. Они сосватали моему отцу мою матушку, и обе семьи начали ожидать прибавления. Тут они вспомнили старую клятву: поженить своих детей.
– Погоди, я что-то не поняла… – нахмурилась Рита. – Ты с кем собираешься венчаться?
– Да с тобой, с тобой, успокойся! – захохотал Максим. – Мы ведь с Антоном существа однополые. Он годится мне только в шаферы. Вот если бы вместо него у Валуевых родилась девочка, тогда дело было бы посложнее. Родители настаивали бы, чтобы я женился на ней. И как мы вышли бы из этой ситуации, даже не знаю.
– Ну, наверное, мне пришлось бы ее убить, – задумчиво пробормотала Рита.
Ее слова почему-то привели Максима в неистовый восторг.
– Правда убила бы? – спросил он, приподнявшись на локте.
– Конечно, – она смотрела ему в глаза спокойно, не мигая. – Ведь я могу любить только тебя.
– Я тоже, – прошептал он, внезапно охрипнув, и они немедленно начали доказывать друг другу, что любят, любят, любят: она – только его, а он – только ее, и так будет всегда, во веки веков, аминь…
Ну, Максим не лгал. Ему и впрямь было суждено любить весь свой век только эту женщину. А вот Рита… Рита изменит ему. Впрочем, очень может быть, она осталась бы верной своему первому избраннику, если бы… если бы не случилось то, что случилось на другой день. Но, конечно, они даже заподозрить не могли, что ждет их, когда – уже почти в полных сумерках! – разомкнули наконец объятия и начали торопливо омываться под краном, из которого лилась только ледяная вода, да и та – тоненькой-тоненькой струйкой.