Год крысы. Видунья
Шрифт:
Мясо хищника выглядело еще противнее старой говядины, почти черное.
– Давай, потроши, – невозмутимо поторопил Альк.
– Как хоть эти безоары выглядят? – Жар снова вытащил «пырку» и, подпиливая, вспорол шошу брюхо от паха до грудины. В разрез выпятился какой-то орган, раздутый и синюшный. Вор недоверчиво ткнул в него кончиком ножа, и желудок в тот же миг лопнул, обдав друзей брызгами и жутким зловонием. Содержимое кашей вытекло наружу и расползлось по земле, оставив посередке островок из полупереваренной человеческой кисти.
– Чтоб тебя! –
– Вот почему он так вяло нападал. На полный-то живот.
– Вяло?! – Вор подобрал ветвистый сук и спихнул страшную находку в яму, с глаз долой.
– Мне говорили, что обычно жертва даже не успевает вскрикнуть. Шош хватает ее за голову, мгновенно прокусывая череп.
– Если б там голова лежала, я б, наверное, точно в обморок хлопнулась, – пробормотала девушка, продолжая завороженно таращиться на тушу.
– Целую голову шошу не проглотить, – заверил Альк. – От силы – кусок черепа с глазом. Или челюсть. Поковыряйся-ка там хорошенько…
Подсомлевшее тело глухо ударилось задом о землю.
– Я, пожалуй, посижу немножко, – еле выговорил вор. Запах жарящейся говядины теперь вызывал прямо противоположные чувства.
Ковыряться пришлось Рыске (впрочем, ей это было намного привычнее – на хуторе постоянно приходилось то птицу потрошить, то свиные и говяжьи кишки для колбас перемывать). Костей, к счастью, больше не попалось – видно, шош заглотил кисть первым куском, с голодухи. Безоары же оказались плоскими ноздреватыми камушками, будто слепленными из зеленого песка. Два размером со сливу и один поменьше.
– И что с ними теперь делать? – Девушка с отвращением поглядела на окровавленную (и добро б только окровавленную!) по локоть руку.
– Вымыть и продать в первой же лекарской лавке.
Рыска сунулась к торбе с баклагой – и застонала, вспомнив, что из-за привередливой крысы воды там осталось на донышке. Пришлось кое-как обтереть руку об траву, а последние капли извести на безоары. Приглядней они не стали, на засохшие какашки похожи.
– Сколько еще до нее, той лавки? – вздохнул Жар, наконец собравшись с силами и поднявшись.
– Лучин семь-восемь. Если опять какую-нибудь глупость не спорете.
– А до ручья? – жалобно спросила Рыска.
– В веске и помоешься.
– Ты что! – испугалась девушка. – Как я на люди-то в таком виде покажусь?
– Не переживай, людям будет очень приятно на тебя смотреть. «Какое счастье, что я и то выгляжу лучше этой мурзатой бродяжки»! – подумает самый распоследний бедняк и будет счастлив до вечера.
Но Рыска всполошилась еще больше.
– Нет уж, пусть несчастным ходит! И вообще, мы с тобой еще не договорили насчет…
– Ладно, будет тебе ручей по дороге, – нехотя согласился Альк. – Только начни ее наконец!
С одной коровой дело
Раньше друзья то подъезжали, то спешивались, а теперь кому-то все равно приходилось идти. Под двумя всадниками Милка быстро выдыхалась, высовывала язык и начинала укоризненно бурчать брюхом, как будто сейчас возьмет да лопнет. За три лучины едва прошли пять вешек.
Альк, больше не доверяя благоразумию спутников, пристально следил за дорогой.
– Ненавижу весчан, – неожиданно сказал он. – Тупое, жадное, трусливое быдло. Самим убивать – нет, что ты, грех! Хольга на макушку плюнет! А в лес с шошами вытолкать – пусть там подыхают – запросто. Корову из-за них потеряли. Ненавижу.
– А что мы с Жаром весчане – тебя не смущает? – обиженно спросила Рыска.
Альку полагалось бы ответить что-нибудь вроде «так вы же совсем другие!», но он промолчал. То ли не привык извиняться, то ли не желал врать.
– Мне, значит, к саврянским мужчинам плохо относиться нельзя, а тебе к ринтарским весчанам – можно? – настаивала девушка.
– Саврянские – такие же недоумки. И я никого не прошу меня любить. Можешь ненавидеть, на здоровье. Только в Мирины Шахты отвези, и я тоже сдержу свое обещание.
– Тогда вылезай у меня из-за пазухи! – Рыска быстро, размашисто шагала по дороге рядом с коровой, но крысу тряска ничуть не мешала: он продолжал невозмутимо сновать под платьем, ловко цепляясь коготками за ткань.
– С какой стати?
– А на кой мне там ненавистная крыса?
– Так, по крайней мере, ты меня не видишь. И я тебя тоже.
– Ты царапаешься!
– Что, уже и лапы размять нельзя?
– А по травке, по кочечкам поскакать не хочешь? – вкрадчиво предложила девушка, уже отбившая все пятки. На дне торбы лежали лапти, но Рыска берегла их для города – по камням ходить еще больнее.
– Спасибо, у меня и тут кочечки есть.
– Ай! – взвизгнула Рыска, хватаясь за левую грудь.
– Что? – перепугался Жар, роняя поводья.
– Он меня лижет!
– Где?
– Там!!!
Парень соскочил с коровы и, пылая праведным гневом, без раздумий запустил руку в Рыскин ворот, но тут же с воплем ее выдернул:
– Он меня укусил!
– Лапы прочь от девичьей чести, хам!
– Рыска, честное слово, я… – опомнился Жар, пряча окровавленную руку за спину.
– Сейчас я эту честь! – Девушка попыталась изловить Алька сама, но тут же заверещала еще громче: крыс, немилосердно щекочась, протиснулся под пояс и вывалился из-под подола. Невозмутимо встряхнулся, в несколько скачков нагнал корову, взбежал по ее ноге и затесался меж поклажи. Чтобы его достать, пришлось бы полностью развьючить Милку. Наверное, Жара бы это не остановило – уж больно палец болел, – но тут впереди показался простенький мостик из пяти уложенных рядком бревен. От раскатывания в стороны их удерживали четыре вбитых в землю кола – два на том берегу, два на этом.