Год собаки
Шрифт:
— Удивительно, что он все еще гоняется за мячом, — добавила доктор Кинг.
Я подавленно кивнул, думая про себя, что Стенли будет гоняться за мячом до последнего издыхания.
Гораздо больше тревожила и меня и врача быстро прогрессирующая болезнь сердца. Мы договорились, что я привезу Стенли в клинику еще пару раз, один раз — утром после сна, другой — после прогулки. Мы проведем все необходимые проверки, чтобы убедиться.
С каждым следующим посещением новости становились все хуже. У Стенли отказывало сердце. Исход был ясен без слов, и доктор Кинг даже не пыталась ободрить нас или внушить надежду.
В
Бренда Кинг сказала мне однажды, что самое сложное в работе ветеринара, как и в жизни собачника, — необходимость решать за животных. В отличие от людей, собаки не могут решить, что им нужно, и настоять на своем. Лишь некоторым везет: они живут с людьми, которые знают их, борются за них, обращаются с ними гуманно и думают прежде всего об их интересах.
— Вам необходимо понять не только чего хочет сама собака, — в своей обычной суховатой манере объясняла мне доктор Кинг, — но и что будет для нее лучшим выходом. За вас этого никто не сделает.
Такое решение нельзя принять мгновенно, по наитию. Оно должно было вырасти из десятилетий моего жизненного опыта, из миллионов факторов, сформировавших мою личность и взгляд на мир. Это было огромное, пугающее решение. Тем более пугающее, что я очень любил Стенли — ласкового и игривого пса, рядом с которым мир для меня становился добрее и светлее.
Чего я хочу? Чего хочет сам Стенли? Что будет для него наилучшим? Наверное, умереть так же легко и счастливо, как жил. Захочет ли он превратиться в калеку? Страдать от сердечных приступов или судорог? Доживать свой век беспомощным инвалидом, с тоской и завистью глядя на своих здоровых друзей?
Не знаю, и никогда не узнаю, правильно ли я поступил. И никто мне наверняка не скажет. Но у меня было ощущение, что я поступаю правильно, что именно этого хотел бы от меня сам Стенли.
Милый мой Стенли! Каждое утро он забирался к нам в постель и сворачивался клубком между мной и Полой, ожидая обычной порции ласки. Всякий раз, бросая на него взгляд, я невольно начинал улыбаться. Стенли, добрый, простодушный и счастливый. Сколько в нем было детского, щенячьего умения бескорыстно наслаждаться жизнью! Право, я не знаю другого такого пса. За его погонями за мячом, на земле и на воде, можно было наблюдать вечно — столько азарта, увлечения и невыразимого удовольствия он вкладывал в эту нехитрую игру.
Милый мой Стенли, покоритель рек и озер! Как случилось, что тебя подвело твое щедрое сердце?
В тот день, когда доктор Кинг в третий раз сообщила мне дурные вести, Стенли подошел ко мне после обеда и положил голову на колени, виляя хвостом. Я не удивился: он обеспокоился, почувствовав, что я несчастен. Я почесал его за ухом — ему это особенно нравилось.
— Мне кажется, лучше всего будет его усыпить, — с трудом выдавил из себя я. — Что скажешь?
Пола кивнула.
— Если об этом говорит такой заядлый собачник, как ты, значит, это в самом деле лучший выход.
Другие варианты
— Жизнь Стенли прожил счастливо, — сказал я доктору Кинг. — Пусть так же и уйдет.
Она согласилась, добавив: хотелось бы ей, чтобы больше ее клиентов разделяли мою точку зрения. Нет ничего тяжелее и печальнее, чем поддерживать в дряхлых или безнадежно больных собаках еле теплящуюся жизнь. Она упомянула немецкую овчарку, которой пришлось ампутировать задние лапы; хозяин возил ее на тележке. Понятно, что хозяину трудно расстаться с любимым животным, но, когда в жизни собаки нет больше ни цели, ни радости, продлевать ее дни — значит обрекать ее на бессмысленные мучения.
Я не хотел, чтобы Стенли так страдал. Но прежде, чем с ним проститься, хотел в последний раз свозить его в горы. Это мне решать, ответила доктор Кинг.
Самое печальное было то, что Стенли по-прежнему наслаждался жизнью. Я хотел, чтобы и ушел он так же — счастливым, не зная ни боли, ни страха, ни унизительной слабости.
Мы назначили усыпление на следующую неделю. Доктор спросила, хочу ли я кремировать тело, и я ответил согласием. Пепел Стенли, думалось мне, я развею в горах: в лесах, на лугах, в водах Баттенкилла, где он так любил плавать и где мы оба однажды едва не расстались с жизнью.
Несколько дней спустя я отправился со всеми тремя псами в горы. Поразительна была разница между этой и предыдущей поездкой! Девон превратился в образцовую собаку: не отходил от меня ни на шаг и буквально пожирал глазами. Мне кажется, он понимал, что я чем-то расстроен, и решил на время отказаться от шалостей и озорных выходок. Ни разу за все время он не убегал из хижины.
Я хотел устроить Стенли праздник, что-то вроде торжественных проводов. Конечно, настроение у меня было вовсе не праздничное: несколько раз случалось, что, глядя на него, я не мог сдержать слез. Бедный пес подбегал, чтобы меня утешить, не понимая, что от этого мне становится еще хуже. Но я старался взять себя в руки, понимая, что еще успею предаться скорби, когда моего милого друга не будет рядом. А сейчас надо думать не о себе и своем горе, а о нем.
В «прощальный день» я вывел двоих других псов наружу, а для Стенли приготовил огромную сочную говяжью вырезку. Бедняга не мог поверить своему счастью. На десерт он получил три больших собачьих печенья с говядиной. А потом мы вышли на вершину горы.
Джулиус и Девон лежали бок о бок, наблюдая за долиной. Девон был необычайно тих и спокоен — быть может, чувствовал, что происходит нечто необычное?
Я подбросил в воздух любимый мячик Стенли — старый, изжеванный, синий, в форме трапеции, что прыгал и подскакивал под самыми неожиданными углами, за которым Стенли гонялся с особым и неизменным энтузиазмом, прыгая, лая и рыча от азарта охоты.
У этого мяча была своя история. Лет ему было почти столько же, сколько и самому Стенли, и с самого детства он был у пса любимой игрушкой. Не сосчитать, сколько раз Стенли приносил его мне — в любую погоду и на любой территории.