Год у американских полярников
Шрифт:
Даже последний день прошёл в спешке. Попрощался с ребятами из отдела гляциологии, получил билет, деньги, заграничный паспорт, сделал последнюю прививку, побывал на радио. Домой вернулся часов в девять вечера. А улетать завтра утром. Дома сидят жена, дети, мама, папа. На столе бутылка вина, закуски. Но даже выпить на прощание не удалось: только что сделал прививку против чумы, а после этого надо воздерживаться хотя бы сутки. А через сутки где я уже буду?
Легли поздно, часов до трех ночи перепаковывали вещи. Я мог взять не более 200 килограммов, а набралось куда больше.
На другое утро встал рано. Последние часы дома. Младший сын в постели, он простудился. С ним расстаться придётся уже здесь. Что ему скажешь?
— Выздоравливай, малыш… Слушайся маму. Я скоро вернусь!
Попили чайку. Пришла машина. Это Андрей Капица. Он поможет мне улететь. Поднял сына, обнял. Висит, прижавшись, горячее тельце. Плачет, маленький. Понял вдруг:
— Папочка, не уезжай! Не надо мне пера от орла! Сели. Посидели.
Поехали!
Последнее в памяти — стоит в окне первого этажа фигурка в пижаме, за ней мама. Машут руками…
— Всё! Из дома уже уехал!
Прощание в аэропорту с женой, старшим сыном. На этот раз легче, как-то тупо.
И вот стюардесса уже раздаёт конфетки. Тягач потащил тяжёлый Ил-18 на полосу, и все скрылось. И сразу стало совсем легко. Мысленно я уже улетел. Ещё самолёт стоял на земле, но дорога уже вела. В мире дорог, путешествий все просто. Спрятал понадёжнее документы и деньги, уселся поудобнее. Мысли уже в будущем: как пройдёт пересадка в Карачи?
Дорога ведёт в Карачи
В этот день мы не прилетели в Карачи. Туман в Ташкенте заставил самолёт изменить маршрут и сесть в Алма-Ате. Там и заночевали. Лишь на другой день стюардесса объявила: «Пересекли Государственную границу». Под крылом — выженные плоскогорья, они становятся все выше и угрюмее, потом снега Гималаев и, наконец, серовато-зелёный ковёр долин. В самолёте не много народу. В основном советские специалисты, летящие за рубеж работать на стройках. В туалеты самолёта — очередь. Идёт переодевание. В Москве было минус 10, а в Карачи, как объявили по радио, плюс 25-Выходят принарядившиеся.
На световом табло зажглось: «Не курить, пристегнуть ремни».
Снижаемся, и все быстрее мелькают под нами одинокие домики, пальмы, бетон полосы. Сели. В лицо ударяет влажный, какой-то очень плотный горячий воздух. И запах. Запах Востока.
Впервые он поразил меня год назад, когда мы так же выходили из самолёта, прилетев в Индию. Это было в Дели. Потом то же повторилось в Бирме, в Рангуне. Сейчас в Пакистане — тоже. Запах сложный — дыма сгоревших пахучих трав, каких-то пряностей, неизвестных растений. Этот запах преследует вас всюду. Он варьирует от страны к стране по силе и оттенкам, но по нему вы с закрытыми глазами можете сказать, что вы на Востоке.
Был уже вечер, короткие минуты полыхающего лимонным цветом заката перед полной темнотой. И на этом фоне особенно резко, контрастно, но почему-то гармонируя с окружающим, горели ртутные лампы на столбах.
Первый незнакомый иностранный город всегда волнует. А у меня для волнения были двойные основания. Мы опоздали, и самолёт, на котором я должен был продолжать полет, уже улетел. Я стоял в низком, современном, из стекла здании аэропорта перед своими шестью неподъёмными тюками, а несколько высохших — кожа и кости — полуголых носильщиков, отталкивая друг друга, почти требовали, чтобы я разрешил им тащить свои вещи. Тащить их, наверное, куда-нибудь было надо, но я не знал куда именно. И зачем.
Через стеклянную дверь я видел такси, хозяин которого также изо всех сил махал мне рукой и что-то кричал.
Такие же худые служащие у весов также что-то кричали друг другу, временами указывая на меня. По отдельным словам я понял, что они говорят по-английски. Я начал им объяснять, что мне надо лететь дальше, но мой самолёт улетел. Теперь мне надо найти компанию, самолёт которой доставил бы меня в Сидней. Я хотел бы улететь как можно скорее.
Из моей фразы клерк понял лишь то, что я пытаюсь говорить по-английски. По-видимому, у нас обоих были очень сильные, но разные акценты, которые, сложившись, лишили нас возможности понимать друг друга.
Наступила ночь, все наши, кто прилетел вместе со мной, уже уехали. Вдоль стены шли конторки представителей различных компаний: английских, американских, итальянских, нашего родного Аэрофлота… Красочные плакаты над каждой конторкой приглашали лететь в любой пункт мира именно их самолётами. Но клерков за стойками не было. Никто не боролся за то, чтобы я согласился лететь на их самолёте.
И тут я услышал у одного из окошечек русскую речь: «Черт побери…» Через минуту мы познакомились. Его звали Юра Кошелев. В Москве мы бы прошли мимо друг друга, не улыбнувшись. Но здесь мы сразу же стали почти что родственниками. Юра тоже спешил, только в Токио. Он тоже пытался пробиться через языковый барьер, но более удачно, чем я.
Наконец кто-то заинтересовался нами. Выяснилось, что можно лететь по-прежнему английским самолётом, но тогда надо сидеть весь день в Карачи. Можно лететь итальянским. Он улетает завтра в семь утра. Правда, меняется маршрут. Самолёт будет садиться в Индии, Таиланде, Сингапуре. У меня нет виз в эти страны. Короткий разговор клерка с какой-то мисс из «Алиталиа» (так называется итальянская компания) и на меня дано магическое «О'кей». Это значит, ваши билеты закомпостированы.
В итальянском «Дугласе»
На другое утро я уже сидел в длинном салоне итальянского «Дугласа». «Дуглас-8» был по тому времени современный самолёт. Он вмещал сто с лишним пассажиров. Скорость его достигала тысячи с лишним километров в час. Это был мой первый полет на иностранном самолёте. Присматриваюсь. После взлёта стюардессы куда-то исчезли и появились уже преображённые. Строгая форменная одежда заменена на домашние платья, правда чуть-чуть стилизованные, так что эмблема компании на груди или воротничке воспринимается как украшение. Предстоит длинный полет, люди устают, им надоедает смотреть на стюардессу в форме, а вот улыбающуюся красивую девушку видеть всегда приятно. Потом было много других экипажей, и я любовался и стюардессой-индианкой в сари, и японкой в кимоно.