Годы и войны

Горбатов Александр Васильевич

Поездка в Казанскую губернию за зерном длилась две недели. Много увидел я за это время.

Хозяйство в стране развалилось. Хлеба не хватало. Люди метались по деревням и городам в поисках продовольствия, создавая неразбериху на железных дорогах. Вокзалы, подъездные пути, привокзальные площади - все было забито людьми с мешками, котомками, чемоданами, ожидающими отъезда. Места на каждый проходящий поезд брались буквально с боем. Перегрузка поездов была невероятная: тамбуры, подножки, крыши вагонов - все было занято.

Через две недели я вернулся из Казанской

губернии с зерном на семена и для помола на хлеб; при поездке мне помогло удостоверение демобилизованного фронтовика. Оно обеспечивало мне не только бесплатный проезд, но и сохранность груза: чтобы пресечь спекуляцию, на дорогах работали заградотряды, отбиравшие провозимое продовольствие.

Управившись с посевом, мы решили отремонтировать свой ветхий дом. Лес для ремонта получили бесплатно. Тяжело было с доставкой, но помогли соседи. Трудно было подвести новый рубленый фундамент под дом, но и на этот раз мир оказался не без добрых людей.

В деревне я считался грамотным и много на свете видавшим человеком. Меня выбрали в члены волисполкома и волкомбеда. Работал я там с увлечением, чувствуя oтветственность перед односельчанами, ждавшими oт меня какой-то помощи.

В детстве и в юношеские годы я был очень набожным, часто молился с коленопреклонением и даже со слезой. Однако мои желания часто не сбывались, хотя я усердно молился. Это значительно поколебало мою веру. Но, даже когда я уходил на военную службу в 1912 году, вера в бога во мне еще теплилась, и только на фронте я утратил ее навсегда.

Теперь, узнав, что мощи святых, которых было двенадцать в соборе нашего губернского города Владимира, вскрыты для общего обозрения, я захотел их увидеть. Это были ведь те мощи, перед которыми я истово молился, стоя на коленях, после возвращения с заработков в Рязанской губернии - один раз с отцом, а другой раз один.

Владимир от нас находился всего в ста двадцати километрах. В один из осенних дней 1918 года я выехал туда.

Сидя в поезде, вспоминал Владимирский кремль с высокой зубчатой стеной, богатый старинный собор, гробницы святых, рассказы о чудесах, о святой жизни погребенных, о нетленности их тел, которые захоронены много десятков лет или века назад и до настоящего времени якобы сохранили облик умерших.

Без былого чувства умиления и благоговения я вошел в собор, переполненный людьми, пришедшими не молиться, и посмотреть на вскрытые мощи. Некоторые даже не сняли фуражки. Гробницы были раскрыты, а возле них на столах было выложено то, что скрывалось в гробницах годами под множеством покрывал, то, чему мы раньше поклонялись с такой верой и надеждой.

На столах лежало в лучшем случае подобие скелетов, в которых не хватало ряда главных костей, а на других столах просто находились кучки костей. Посетителям сообщалось, что при вскрытии гробниц кроме специально назначенной комиссии от рабочих, крестьян и интеллигенции присутствовало множество народа.

На лицах окружающих я видел удивление и смущение или злобу, слышал, как многие говорили: "Долго же нас попы дурачили!"

Вернувшись домой, я рассказывал много-много

раз о виденном и слышанном в соборе. Сначала беседовал об этом в своей деревне, а потом и в других деревнях. Отец Михаил, священник Семеновской церкви, дважды просил моего глубоко верующего отца воздействовать на меня, чтобы я прекратил богохульство и не вводил бы верующих в искушение. Но отец знал, что теперь меня уже не переубедишь и не переспоришь.

Во время этих бесед ко мне обращались со множеством вопросов, интересовавших в то время народ: что это за люди, которые поднялись на такое небывалое дело, как свержение царя? Зачем две революции, разве не довольно одной, чтобы кончить войну и дать землю? Больше всего интересовались Лениным, его жизнью, работой, замыслами на будущее.

Я рассказывал все, что сам знал: теперь мне понятно, насколько упрощенно отвечал я на некоторые вопросы, как часто желаемое выдавал за действительное; тогда мне, как многим, казалось, что победа социализма во всем мире совсем близка, потому что народы скоро поймут, где правда, и господам придет конец...

Но в стране разгорелось пламя гражданской войны, и я оказался одним из тех, кто должен был идти защищать добытую народом власть.

Как только я узнал о призыве В. И. Ленина: "Все силы рабочих и крестьян, все силы Советской республики должны быть напряжены, чтобы отразить нашествие Деникина и победить его, не останавливая победного наступления Красной Армии на Урал и Сибирь", мое решение было принято.

Мать плакала: мы уже потеряли двух сыновей, пусть теперь повоюют те, кто не нюхал еще пороха. Сестры, помогая матери, плакали еще усердней. Отец лежал больной на лавке, молчал и лишь временами тяжело вздыхал. Наконец он сказал:

– Перестаньте плакать. Санька воевал четыре года, и ничего с ним не случилось, бог даст, не случится и на этот раз. Дом мы почти обстроили, Михаил у нас уже стал большой... Не терзайте Санькино сердце, ему и так не легко!

Обращаясь ко мне, он сказал еще:

– Ты, сын, решил правильно. Если за царя пришлось воевать, то кто же Советскую власть защищать будет, как не мы?

После этого он снова замолчал.

Распрощавшись с родными и знакомыми, мы с одним из моих друзей детства, Николаем Редковым, направились в Шуйский военкомат.

Службу в Красной Армии я начал с 1919 года красноармейцем, потом командовал взводом, эскадроном, а в боях с белополяками в 1920 году командовал уже полком и отдельной Башкирской кавалерийской бригадой.

Если издавна вошло в поговорку: "Плох тот солдат, который не надеется стать генералом", то в царской армии то была лишь сказка. При Советской власти, в Красной Армии, эта поговорка стала реальной возможностью.

За время гражданской войны видано и пережито было много, но, к сожалению, никаких записей я не вел, и многое теперь забылось. Забылись и имена многих отважных, прекрасных, преданных нашему общему делу людей, с которыми пришлось тогда, вместе воевать. Расскажу лишь самые характерные из тех эпизодов, которые сохранились в моей памяти.