Годы огневые
Шрифт:
Здесь перед всем миром ясно обозначились черты советского человека — его героизм, доблесть, беззаветная любовь к Отчизне, нерушимое чувство единства с демократическими народами. В те дни потрясенное человечество уверовало, что только советский народ может выполнить великую освободительную миссию.
Священные цели Великой Отечественной войны породили массовый героизм наших бойцов и офицеров. Несравненные подвиги, которые совершпли они, подняли в глазах всего мира советского человека на беспредельную высоту. Некоторые называли эти подвиги чудом. Но это было не чудо. Это было проявление тех духовных
Я помню, как четыре с лишним года назад, вот на этом самом подмосковном рубеже в декабрьские дни 1941 года боец в примерзшей к ранам гимнастерке, готовясь к атаке, сказал:
— Я сейчас самый счастливый человек, я не боюсь немца, я сильнее его потому, что знаю: мы по бедим!
Да, это был счастливый человек, потому что он разбил здесь немецкие полчища, он защитил и спас свою Родину. Он стал освободителем Европы.
1946 г.
ИЮЛЬ, 1941-й
1941 год! Он останется вечно в памяти нашего народа как высшая мера неодолимости его духа, стойкости и преданности Отчизне.
Нет меры тем мукам, бедствиям, утратам, какие понес наш народ, когда в канун самого долгого дня гитлеровские орды начали свое кровавое грабительское нашествие, упоенные легкостью побед, которые они уже одержали, разгромив сильнейшие европейские армии.
Враг был страшен, могуч и беспощаден. С отличной выучкой, с мастерски разработанной методологией убийства, оснащенный для этого злодейского труда не только танками и самолетами, но и газом «Циклон», душегубками, печами крематориев.
В июле, точнее 3 июля 1941 года, начальник гитлеровского генштаба Гальдер записал в своем дневнике: «…не будет преувеличением, если я скажу, что кампания против России была выиграна в течение 14 дней».
Он очень спешил, этот Гальдер.
В те дни мы, военные журналисты фронтовой газеты Западного фронта, скитаясь по горящей земле Белоруссии в поисках штаба фронта и своей редакции, видели своими глазами, как умеют самоотверженно сражаться советские воины.
Так, мне довелось набрести на сотую дивизию генерала Русспянова. Он был ранен в руку. Сменив генеральский окровавленный китель на гимнастерку, он попросил на воротнике ее нарисовать красным химическим карандашом знаки его военного звания. Выходя на проселочную дорогу, он собирал бредущих из окружения бойцов и тут же вводил их в бой. Он не знал сил противника. Не знал и всех своих сил, потому что к месту завязавшегося боя стягивались бойцы чужих разрознен–пых частей, а также легко раненные. Земля накрывалась огнем немецких орудий. Небо — его авиацией. А наши санитары, вынося из боя раненого, уползали обратно под огонь, чтобы найти его оружие, принести и передать другому. Были подбиты тягачи, много коней погибло под бомбежкой. И бойцы запрягались в орудия, вывозили их на огневые позиции, неся снаряды на руках так, как носят младенцев. Они не бежали в атаку, а шли, сберегая последние силы для рукопашной схватки.
Невысокого роста, плотный, баюкая искалеченную руку, Руссиянов шел вместе с ними, прихрамывая. И приговаривал:
— Не пускать их, не пускать!
Ползли плоские серые танки
А за их спинами из горящих деревень, подожженных фашистскими термитными бомбами, уходили скорбными толпами русские женщины, старики и старухи. Они шли по бесконечным дорогам, чтобы не стать подвластными гитлеровцам, бросив им все свое трудом нажитое, — шли в зной и шли в студеную мокрую пору осени по раскисшей земле. И это был тоже подвиг. Подвиг народного непреоборимого никакими страданиями духа.
1965 г.
КАПИТАН ВАСИЛИЙ ФИЛИН
Новороссийск. Порт. Море, грозно шатаемое суровым нордом. В зной, когда о камень можно обжечься, в холод, когда на пирсе нарастают зеленые льдины и ветер треплет с крыш железо и корабли пляшут на темных волнах, обрывая швартовы, по взлетающим, как качели, сходням мерной и цепкой поступью ходили изо дня в день, из ночи в ночь грузчики, опустошая трюмы кораблей.
Белесый, с темным лицом, выжженным солнцем и ветром, ходил с грузчиками и Василий Филин.
Ему было 17 лет, и он мечтал уйти когда–нибудь на корабле, освобожденном от привязи, в море.
Но пока он ходил днем только по пляшущим трапам с тяжелой кладью на спине, а вечером — в рабфак.
Его послали не в мореходное училище, как он хотел, а в школу пилотов.
После первого же полета он понял, что в небе больше простора сильному и смелому.
Бросая машину в фигуры высшего пилотажа, он испытывал чувство, равное тому, когда с высокого борта порожнего корабля он прыгал в море.
Он был бесстрашен в полете. Он хотел стать истребителем. Но командир сказал: «Ты спокойный и очень сильный человек, Вася. Тебе нужно водить большие корабли».
Мечта Василия Филина исполнилась: он попал на корабль — на воздушный.
Как–то полк получил задание произвести ночную учебную бомбежку. Синоптики не угадали погоду. Соединение попало в сплошное грозовое поле облаков. Хлестал град, грозя разбить лопасти пропеллеров. Корабли швыряло, как на море в ураганном шторме.
До рассвета Василий Филин водил свой корабль кругами в бушующем воздухе. Горючего в баках оставалось очень немного. Он решил вести машину назад на аэродром. Земля исчезла в сизой пене тумана.
Он вел машину, подчиняясь своему чутью. Разве в Новороссийске не было погуще туманов, а штормы на море слабее, чем в воздухе?
Внезапно мимо проплыл корабль командира эскадрильи.
Идти за ним? Идти за командиром, чего проще, чего безопаснее. Вернее.
Нет. Разве страна так учила водить его свой корабль? Разве всегда будут у него поводыри в воздухе?
В баках горючего на 25 минут лёта.
— Иди за ним, пока не поздно, — советует штурман.
— Нет.
Через двадцать минут Василий Филин посадил корабль на своем аэродроме. Это был его первый слепой полет. С тех пор прошло 9 лет.