Годы оккупации
Шрифт:
«Меня изнасиловали пять раз, прежде чем я перебралась через Эльбу».
На что один из мужчин, производивший впечатление гимназического учителя или чиновника средней руки, откликнулся:
«Мою жену трижды изнасиловали, прежде чем я ее потерял».
Эта беседа привела меня в ужас, причем не столько своим содержанием, сколько тем спокойствием, с каким все это говорилось. У меня было такое впечатление, словно я сижу за столом среди умерших духов, повествующих о том, что они пережили при жизни. В то же время меня угнетало ощущение ужасной опасности, которая здесь зреет, эта угроза страшнее всех средств уничтожения, какие способен изобрести техник. Рушатся последние табу.
Ночлег у Фермана, который собирается эмигрировать в Рио и сейчас очень осмотрительно ведет необходимые приготовления.
Перед сном я просматривал старые номера «Симплициссимуса», [122] начиная с 1906 года. Просмотр вызывает жуткое ощущение. Создается такое впечатление, что тогдашние остряки сами еще не понимали, в чем соль их шуток; они рисовали на завесе.
В ходе процессов, сметающих все старое, критические умы обретают значение благодаря предмету, о котором пишут. Когда предмет исчезает со сцены, они теряют значение, как игральные фишки после окончания партии. В этом трагизм всех Бомарше, Максимилианов Гарденов [123] и прочих, коим несть числа.
122
«Симплициссимус» — сатирический журнал, издававшийся в 1896–1942 гг. в Мюнхене
123
Гарден Максимилиан (1861–1927) — берлинский журналист, издатель журнала «Zukunft». Знаток и крупный ценитель современного театра, помощник Макса Рейхгардта. Вел полемику в защиту уволенного Вильгельмом И в отставку Бисмарка и против влиятельных новых советников кайзера фон Мольтке и Филиппа фон Эйленбурга
Этот род политических острот предполагает наличие либерального противника. С исчезновением последнего карикатура, если только она не санкционирована государством, превращается в средство самоубийства. В противном случае автор превращается в подручного палача.
После того, как к нам присоединился д-р Лилье, мы через Вюрцбург, Фульду и Гётттинген вернулись домой. Вечером я был уже в Кирххорсте.
Визит капитана Томаса и майора Гуда. Томас передал мне привет от Никиша, с которым он в Берлине имел долгую беседу. Когда русские подошли к Берлину, Никиш сидел в Бранденбургской тюрьме и в отношении него собирались принять «чрезвычайные меры», т. е. его должны были убить, как и бессчетное множество других заключенных. Его спасло то, что директор раз за разом записывал его как «нетранспортабельного». Помесь бюрократии и зверства порождает такие парадоксы, примеры которых еще не раз встретятся в документах.
С Гудом мы после обеда просмотрели его перевод «Мраморных скал». В английский текст в качестве подмалевка добавлены гэльские слова, придающие ему архаизированный оттенок, как, например, слово the squaitch — котелок.
Хризантемы стоят в полном цвету. Весь день держалась тонкая голубоватая дымка, в которой дрожали золотые цветы.
Приходил Лэнэ (Laine), он под вымышленным именем работает сейчас со своими бретонцами,(Бритты — кельтское племя, бежавшее из Британии под напором германских англо-саксонцев. В этом регионе долго сохранялось свое самосознание. Бретань довольно поздно (в XVI в.) стала частью Франции, и там время от времени пробуждались сепаратистские настроения. Об одном из таким эксцессов, инициатором которого был Лэнэ, и пишет Юнгер, которого всегда привлекали подобные явления. Бретонский партикуляризм имел причиной хроническую слаборазвитость региона, которую местные жители относили на счет французского централизма.) в Вестфалии. Еще в Париже мне случилось им однажды помочь. К сожалению, некоторые из них, как я услышал, были расстреляны. Лэне производит приятное впечатление человека, совершенно убежденного в правоте своего дела; он требует от своих товарищей честной работы, запрещает им заниматься спекуляцией на черном рынке. Они готовятся к тому, чтобы эмигрировать в Ирландию. У кельтов еще сохранилась взаимовыручка.
Он считает, что такие средства, как атомная бомба, на практике отменяют демократию, делая ее иллюзорной, поскольку аккумулируют огромную власть в руках немногих людей, можно сказать, единиц. Было бы, однако, хорошо, если бы они, подобно друидам, обладали особым непрофанным знанием. Тогда их физическая власть управлялась бы высшей, духовной.
Я в этом что-то сильно сомневаюсь и скорее склонен предположить, что техника уничтожения связана с появлением больших унифицированных масс и их избранников. Да и на самолетах ведь летают не сверхчеловеки, а какой-нибудь майор Аткинс или капитан Филиппович, предварительно хорошо позавтракав, возможно, с таблетками на десерт.
Воспользовавшись случаем, я порасспрашивал для своей работы о языке про этимологию слов «дольмен» и «менгир».
Что может позаимствовать индивид от своего вида, например в области удовольствий. Очевидно, это должны быть только проценты, комиссионные и чаевые Меркурия за услуги рассыльного, так как иначе под угрозой окажется вид.
С этой точки зрения меня удивляет существование кукушки, которое, по-видимому, целиком отдано наслаждению, за что в старину эту птицу называли дурной (Gauch) и относили к нехорошим животным. Невольно спрашиваешь себя, за что кукушке такая особая милость от природы и не существует ли где-то особый счет, на котором записаны ее долги. Мне это животное, чей голос я не раз слушал в лесу и на опушке, кажется таинственным и даже призрачным. Да и пение его лишь по-видимости благодушно. Возможно, тут проходит один из швов в наряде творения.
Мысль, пришедшая в голову, когда я, гуляя в поле, перескочил через ограду: В то время как мы, ни о чем не думая, мечтательно разгуливаем по полям, нас, может быть, подстерегает смерть. Не успеем мы ничего сообразить и осознать, что случилось, как нас внезапно скосит сердечный приступ или падение. Ведь падая от пули, мы не слышим выстрела, который нас уложил. Можно даже представить себе, что мы продолжим прогулку, не догадываясь, что уже умерли.
О странности встреч в сновидениях. Так, нынче ночью я повстречал в Рио в маленьком баре одного эльзасца, чиновника интендантства, который в продолжительном разговоре объяснял мне различия между немецкой и французской системами управления армейским хозяйством. Я познакомился с ним, потому что, расплачиваясь с официантом, никак не мог разобраться в мильрейсах,(Мильрейс (португ.) — 1000 реалов, основная денежная единица Бразилии до 1942 г.) и тут он мне объяснил обменный курс.
Кто бы поверил, что подобное возникает как вольная фантазия сонного ума? А если это так, то почему дневная жизнь не может быть такой же фантазией? Может быть, когда-то мы продолжим совершаемые во сне прогулки, как ту прогулку, о которой я вспомнил вчера. Может быть, как раз те сны, которые выражают наши желания, носят зачаточный, эмбриональный характер, мы вынашиваем их в иных звездных мирах, где они созреют во всем своем великолепии. В таком случае качество снов необычайно ценно. Эта мысль в прежние времена была людям гораздо ближе и привычней.
Зачастую мне начинает казаться, что во сне мир оказывается гораздо продуманней, богаче оттенками, художественней, знание — сильнее. Бор увидел модель атома во сне. Пока еще открываются эти врата, чистая техника, обыкновенная рутина не могут окончательно возобладать.
Для искусства есть два пути, которые выводят из абстракции. Оно может погрузиться в ночь и в поток ночных образов, как это делали романтики, как делал Новалис. Сегодня пример такого рода дает Бекман. [124] Или же оно может нащупать сновидческие элементы в дневной действительности, тонкие оттенки тьмы, разбросанные среди света. Это более дерзкая попытка. Чудесное улавливается не в прошлом и не в утопиях, а в действительности.
124
Бекман Макс (1884–1950) — немецкий живописец и график. Учился в Художественной школе в Веймаре, а также в Париже и Женеве (1903–1904). С 1937 г. жил в эмиграции. Был близок к экспрессионизму, хотя и с претензией на реализм.