Годы прострации
Шрифт:
Понедельник, 24 декабря
Сочельник
Терапия.
Принес Салли в подарок коробку шоколадных конфет с рождественской символикой. Она их не взяла — согласно правилам, больничному медперсоналу не разрешается принимать подарки от пациентов.
Я пытался всучить ей конфеты:
— Положите их в сумку, никто не узнает.
— Я узнаю, Адриан.
Начинаю понимать, почему Энтони предпочитает
В магазине наблюдалась обычная предрождественская суматоха. В 5 вечера к нам начали вбегать люди и в панике хватать первое попавшееся. Мы продали всего Джейми Оливера и Найджелу Лоусон, а одна очумевшая женщина молотила кулаком в дверь в половине шестого, когда мы уже закрылись, умоляя ее впустить.
Я сжалился над ней. Ворвавшись в магазин, она запричитала:
— Сестра приезжает из Шотландии, она сообщила об этом только сегодня утром. Она уходит от своего проклятого жуткого мужа — опять. У нее пятеро детей, младшему год, старшему семь. И при чем тут я? Мы с ней не ладим, и ей известно, что я не выношу детей. Мы с Дереком собирались тихо, спокойно отпраздновать Рождество — немного копченого лосося, парочка бокалов шампанского и праздничный выпуск «Жителей Ист-Энда».
Я предложил ей сесть на диван передохнуть. Выбрал пять подходящих книжек и велел Хайтишу завернуть их в подарочную бумагу.
— Как вы любезны, — поблагодарила посетительница. — В новом году я — ваша постоянная клиентка.
— Увы, мадам, — встрял Бернард, — ничего постоянного нет, этот почтенный старый магазин закрывается. Конец эпохи. Придите в «Уотерстоунз» или в «Бордерз» — будут ли отпирать вам двери и заворачивать книги в красивую бумагу? Дождетесь ли вы такого обслуживания от прыщавых юнцов, которых они нанимают?
Когда она ушла, я вызвал такси. Угрюмый человек на другом конце провода сообщил, что оплата двойная по причине Сочельника.
Таксист был в шапке Санты.
— Простите, приятель, — обратился к нему Бернард с заднего сиденья, — но разве вы не последователь ислама?
Водитель обернулся к нему:
— Ну да, но детишки ведь любят Рождество, так?
— Рождество теперь не такое, как было раньше, — посетовал Хайтиш.
Бернард хлопнул его по плечу:
— Хайтиш, дубок ты наш столетний, Рождество осталось таким же, как было, это ты изменился.
Мистер Карлтон-Хейес живет в Стоунигейте, в огромном доме начала прошлого века. На его улице многие особняки превратили в дома для престарелых или в общежития для условно освобожденных. Дверь нам открыл поджарый пожилой мужчина с роскошной седой шевелюрой, в белом джемпере. Сняв одну из желтых хозяйственных перчаток, он пожал нам руки:
— Я — Лесли, друг мистера Карлтон-Хейеса.
Мы вошли в просторную прихожую. Стены были сплошь закрыты книжными полками.
— Проводи их в гостиную, дорогой мой, — раздался голос мистера Карлтон-Хейеса.
Лесли привел нас в комнату, увешанную аляповатыми рождественскими украшениями. Мистер Карлтон-Хейес выглядел несколько странно — он сидел в инвалидном кресле в стеганом халате и галстуке. Отсвет от серебристой искусственной елки, украшенной лампочками
— Здравствуйте, мои дорогие. Прошу, садитесь, — приветствовал нас хозяин. А когда мы уселись, он сказал своему другу: — Пожалуй, мы выпьем шампанского, дорогой мой.
Пока Лесли ходил за шампанским, Бернард разглядывал бумажные гирлянды, обвивавшие камин, и связки воздушных шариков, болтавшиеся под потолком.
— Веселая у вас обстановочка, мистер К.
— Да, довольно забавно, — сдержанно согласился мистер Карлтон-Хейес.
— По-моему, чуток вульгарности никогда не повредит, — продолжил Бернард. — А эту минималистскую, выпендрежно-артистическую, голодосочную и тощезадую ерунду от «Хабитат» я презираю.
— У моей мамы на лестничных перилах весь год висят гирлянды с разноцветными лампочками, — вставил Хайтиш.
— И это правильно! — воскликнул Бернард.
Будучи поклонником «Хабитат» и голых досок, я помалкивал. Мы заговорили о том о сем. Вернулся Лесли с бутылкой шампанского из «Маркса и Спенсера» и четырьмя бокалами. Беседа постепенно увядала, пока совсем не засохла.
Все дружно делали вид, будто слона не замечают, — о том, что книжный магазин Карлтон-Хейеса, торговавший новыми, подержанными и антикварными изданиями, прекращает свое существование, никто и не заикнулся. Спас положение Бернард, пересказав байку о своем неудавшемся самоубийстве. Он старался сделать эту историю как можно смешнее, и, хотя никто не смеялся, мы по крайней мере убили несколько минут. Лесли вышел и вернулся с подносом «вкусностей», как он выразился, — крошечными бургерами с мясом и миниатюрными сладкими пирожками.
Я так много хотел сказать мистеру Карлтон-Хейесу: как я его люблю, как мне будет его не хватать, как я преклоняюсь перед его познаниями в литературе, как восхищаюсь его неизменно хорошими манерами. С целью чем-нибудь занять себя я собрал тарелки, бокалы и отнес их на кухню, где застал Лесли — он стоял, сгорбившись над раковиной и обхватив голову руками.
Я спросил, что с ним, и он повернул ко мне залитое слезами лицо.
— Может, это его последнее Рождество со мной, — осипшим голосом произнес Лесли, — но он по-прежнему держит меня на расстоянии от своих друзей. Почему? Он что, стыдится меня? Я вел здесь хозяйство, старался изо всех сил. Когда он приходил домой, ему всегда подавался добротный ужин. Не знаю, что будет со мной, когда он умрет. Я не могу начинать все сначала, не в моем возрасте.
К моему ужасу, он снял с головы волосы и вытер лысину платком. Я уставился на кудрявый седой парик. Лесли удалось меня провести. Надев парик, он посмотрелся в сверкающую дверцу микроволновки.
— Так, — пробормотал он себе под нос, — держи спину, Лесли. — После чего зашагал обратно в гостиную.
Пытаясь протянуть время, я ополоснул бокалы с тарелками, оглядел кухню. Книг на полках было больше, чем кухонных принадлежностей. Нехотя я вернулся к остальным. У Хайтиша, не привыкшего к шампанскому, развязался язык, и он пустился рассказывать о том, как у одного преподавателя из колледжа, где он учился, сильным ветром сдуло парик и как все, кто был в кампусе, этот парик ловили. Лесли поправил свою «прическу» и переглянулся с мистером Карлтон-Хейесом.