Гоголь
Шрифт:
В гостиной царило веселое оживление. Пушкин и Вяземский сидели в креслах и состязались в острословии.
Даже здесь, в гостиной, залитой мягким светом люстр, дробящимся бриллиантовыми искрами в граненых висюльках хрусталя, в теплом воздухе, наполненном ароматом тонких парижских духов, турецкого табака, тающих от жара восковых свечей, ощутимо какое-то беспокойство, смутная тревога, неуверенность. Благополучие зыбко и непрочно. Царь подозрителен. Многочисленные агенты Бенкендорфа терпеливо и неустанно собирают слухи, слушки, сплетни, факты и выдумки о каждом из здесь присутствующих. В особенности много сведений и донесений накопилось о Пушкине.
И, заглушая эту смутную тревогу, отгоняя липкий, упорный мрак за окнами, гости шутят
Когда Гоголь с Жуковским вошли в гостиную, Пушкин рассказывал подробности торжественного праздника во дворце в честь совершеннолетия наследника Александра Николаевича, который по этому случаю приносил присягу государю. Как камер-юнкер, Пушкин был обязан присутствовать при этой церемонии.
— Это было вместе торжество государственное и семейственное, — насмешливо говорил Пушкин. — Великий князь был чрезвычайно тронут. Присягу произнес он твердым и веселым голосом, но, начав молитву, принужден был остановиться и залился слезами. Государь и государыня плакали также. Присяга в Георгиевском зале под знаменами была повторением первой — и охолодила действие. Все были в восхищении от необыкновенного зрелища! Многие плакали, — лукаво улыбнулся Пушкин, — а кто не плакал, тот отирал сухие глаза, силясь выжать несколько слез. Митрополит Филарет сочинил службу на случай присяги. Он выбрал для паремии главу из «Книги царств», где, между прочим, сказано, что «царь собрал и тысячников, и сотников, и евнухов своих». Князь Нарышкин заметил, что это искусное применение к камергерам. А в городе стали говорить, что во время службы будут молиться за евнухов. Принуждены были слово «евнух» заменить другим.
Все невесело рассмеялись рассказу Пушкина, который был раздражен своим недавним назначением в камер-юнкеры и зло острил по адресу государя и дворцовых кругов.
Подали чай. Тонкие фарфоровые чашечки украшены были картинками из священного писания. Гоголь оказался по Соседству с хозяйкой. В своем белом платье с открытыми плечами и руками, Александра Осиповна казалась особенно смуглой. Ее большие черные глаза смотрели насмешливо и ласково. Она вполголоса говорила Гоголю о впечатлении, какое произвели на нее «Вечера на хуторе».
— Я ведь провела детство в Малороссии. Я люблю ее тихие вечера, ее чудесные песни, ее ласковую природу: высокий камыш и бурьян, журавлей, которые прилетают на кровлю знакомых хат, серенький дымок из труб…
Гоголь воодушевился и начал рассказывать про украинский вечер, когда садится солнце и табуны гонят с поля, отставшие лошади несутся, подымая пыль копытами, а за ними с нагайкой в руке спешит. пожилой дядько с длинным чубом… А где-то за селом раздается песня…
— Но лучшие песни и голоса, — закончил Гоголь, — слышали только одни украинские степи: только там, под сенью низеньких глиняных хат, увенчанных шелковицами и черешнями, при блеске утра, полудня и вечера, при лимонной желтизне падающих колосьев пшеницы, они раздаются, прерываемые одними степными чайками, вереницами жаворонков и стенящими иволгами!
Александра Осиповна молча встала и подошла к клавесинам. Аккомпанируя себе, она запела приятным, несильным голосом.
Ой не ходы, Грыцю, Тай на вечерныци! Там на вечерныцах Дивкы чаровныци!Окружающие умолкли. С песней в гостиную проник молодой задорный голос украинской дивчины, свежее дыхание благодатного деревенского вечера.
Разговор вновь сделался общим. Все стали дружно нападать на «барона Брамбеуса», который своей «Библиотекой для чтения» сумел приманить читателей. Пушкин, горячась, доказывал, что следует не потрафлять нетребовательным вкусам, а приучать публику к произведениям лучших наших писателей.
— Сословие, стоящее выше Брамбеусины, —
Пушкин расхохотался.
— Потому-то и надо с ним бороться. Мы будем издавать свой журнал, в котором и Гоголь и Вяземский смогут печатать все, что захотят.
Вечер затянулся. Пора уже было и расходиться, и Гоголь вместе с Пушкиным, Жуковским и Вяземским попрощался с хозяйкой и вышел на темную набережную Мойки. Смуглая красота Смирновой, ее быстрые легкие движения, задумчиво-бездонные глаза не раз вспоминались ему в дальнейшем. Он сердился на себя за то безотчетное чувство грусти, которое они у него вызывали.
«РЕВИЗОР»
Теперь Гоголь вплотную засел за новую комедию. Он оставил все прежние работы, даже уже почти законченную «Женитьбу», и погрузился в трагикомический мир «Ревизора». Здесь пригодился весь жизненный опыт писателя. Вспомнились и остановки проездом в небольших провинциальных городках, встречи с местными чиновниками, беседы со станционными смотрителями и случайными попутчиками, выкладывавшими неприкрашенную правду проезжему человеку об «отцах города». Вспомнились и рассказы, слышанные им еще в Васильевке, про миргородского городничего, беззастенчиво обиравшего население, и пушкинский анекдот о Свиньине, принятом за важную фигуру, и многие подобные рассказы о ловких аферистах и самозванцах, легко дурачивших легковерных обывателей и местных чиновников. Но основное, что хотелось передать Гоголю в комедии, — широкую картину несправедливостей, взяточничества и самоуправства, отличавшую всю тогдашнюю Россию. «В «Ревизоре», — писал впоследствии Гоголь, — я решился собрать в одну кучу все дурное в России, какое я тогда знал, все несправедливости, какие делаются в тех местах и тех случаях, где больше всего требуется от человека справедливости, и за одним разом посмеяться над всем».
Результат превзошел чаяния писателя. Обличительная сила комедии оказалась во много раз резче и разрушительнее, чем предполагал сам Гоголь, не покушавшийся на ниспровержение всего государственного порядка. Типическая, обобщающая значимость созданных им образов оказалась такова, что в своей комедии он показал не только местных чиновников маленького захолустного городка, но и весь бюрократический аппарат старой России, создал навсегда сохранившие свое типическое значение образы архиплутов и притеснителей народа, взяточников и карьеристов.
Городничий Сквозник-Дмухановский — монументальная фигура «значительного лица», опора насквозь прогнившего самодержавно-крепостнического режима. Искушенный бюрократ, Сквозник-Дмухановский держит в руках весь «Сверенный» его управлению город. Он выслужился из низов, превзошел сложную «науку» бюрократических канцелярий, взяточничества, угодничества. Грубый и невежественный самодур, городничий не лишен природной смекалки и прекрасно знает, как надо устраивать свои делишки. Гоголь на протяжении всей пьесы раскрывает его лицемерие, его начальственное честолюбие, грубость и алчность.
«Городничий, — как пояснял созданный им образ сам Гоголь, — не карикатура, не комический фарс, не преувеличенная действительность, и в то же время нисколько не дурак, но по-своему очень и очень умный человек, который в своей сфере очень действенен, умеет ловко взяться за дело, — своровать и концы в воду схоронить, подсунуть взятку и задобрить опасного ему человека». Гоголь создавал живых людей, с плотью и кровью, людей, которые повсюду встречались, и в то же время он умел показать в них типические черты, запечатлеть их общечеловеческую сущность.