Голая королева
Шрифт:
Не ожидая ответа, Кис с облегчением захлопнул крышку телефона и спрятал его в карман. Мурашов обрушил на него такой поток слов и противоречивых эмоций, что у него голова распухла. «Б-р-р», – Кис помотал головой, стряхивая с себя впечатления от разговора. К директору!
…Марго шикнула на Антона. Голоса стали еще тише, и Алина больше не смогла ничего разобрать. Только гулкий стук ее собственного сердца раздавался в ушах.
Она попыталась его унять. Она попыталась успокоиться. Он шутит, этот Антон? У него
Конечно, это шутка.
Конечно.
До нее вдруг снова долетели слова, произнесенные Марго неосторожно громко: «…пойми, мы не можем ее отпустить с испорченной картинкой! Это прямое доказательство, что ее принудили! Вот только если сделать так, как предложил Антон…»
Продолжения Аля не услышала – на сей раз шикнул Антон, и голоса снова снизились до неразборчивости. Но она уже пять минут назад слышала, что именно предложил Антон…
Только никак не могла поверить.
Она подошла к окну. Ночь обвеяла, освежила ее лицо. Ночь, которую она так любила… Ночь. Неужели последняя в ее жизни?
Нет, не может этого быть! Они на это никогда не пойдут. Филипп ее любит.
Да, но только не он решает. Решает все Марго.
А она если и слушает кого-то, то только своего дебила Антона.
И Антон сказал, что ее придется убить.
Ею овладел страх. Поплыли в памяти истории, которыми заполнен эфир и газеты: тут убили, там пытали; там за большие деньги, а там просто так, оттого что прикурить не дали…
Да уж чего там пресса, с горькой иронией усмехнулась Алина, ей за примером далеко ходить не надо: она сама убийца.
Всплыло вдруг воспоминание: когда ей было одиннадцать лет, влюбился в нее мальчик, живший в соседнем с интернатом дворе. Вовка по прозвищу Салo был хулиганом и, кажется, грозой окрестных дворов. Аля его не боялась – чувствовала, что влюблен. Они в свои одиннадцать лет вели философские разговоры, и Аля все пыталась объяснить Вовке – как понимала сама в свои годы, – что есть хорошо и что есть плохо, и что в жизни все должно быть по-доброму и справедливо… Вовка внимательно слушал, пока в отдалении топталась его свита, поджидая своего маленького пахана… Иногда спорил, иногда соглашался. Он любил слушать Алю и приходил в интернатский двор каждый день.
Девчонки вопили: ты с ума сошла, он же хулиган! Немедленно прекрати с ним отношения, ты же себя роняешь!
В конце концов Аля их послушалась. И потом постоянно жалела об этом. Потому что Вовка на самом деле мыслил, он по-своему искал истину, и эта истина была ему нужна, жизненно необходима; а девчонкам было жизненно необходимо только сплетничать. Уже будучи взрослой, Аля поняла, что подружки добивались их разрыва просто из зависти и она, по своей вечной слабохарактерности, потеряла друга.
Впрочем, какая дружба могла быть между ними? Кем он стал? Одним из криминальных авторитетов? Он уже не мог сойти со сложившегося пути… И, как бы внимательно он ни впитывал Алины слова в одиннадцать лет, они бессильны что-либо изменить в его жизни. Так что теперь – если сам еще жив, – он тоже убивает и грабит… И, может, иногда философствует по старой привычке после баньки за водкой… Вспоминает ли он маленькую светловолосую Алю? Если и вспоминает, то смеется, должно быть…
А уж как бы посмеялся Вовка по прозвищу Салo, если бы узнал, что его маленькая наставница в области нравственности и сама – отравительница! Не прошло и пяти лет со времен ее душеспасительных бесед с маленьким хулиганом, как она, рассуждавшая о добре и зле, сделалась преступницей. Убийцей…
Да, конечно, разумеется, у нее не было выбора: ей некуда было бежать из дома в свои шестнадцать. Ей некому было доверить постыдный секрет, не у кого было просить помощи. А обратиться в милицию означало бы ославить себя на весь городок и ежедневно, ежечасно, ежеминутно ловить на себе двусмысленные взгляды… Объяснять в милиции и суде: «Да, вот так он меня положил, вот так ноги раздвинул»? Доказывать то, чему свидетелей не было и не могло быть?
Нет, это было выше ее сил! И она сделала то, что было в ее силах: принесла из лесу в кармашке горсточку грибов и положила незаметно в кастрюлю с маринадом…
Но у нее все-таки есть оправдание!
У нее есть оправдание? Полно, не надо играть с собой в прятки! Кто же не найдет себе оправдания? Еще Достоевский заметил, что нет ничего проще, чем подвести философско-оправдательную базу под преступление. И сразу топор становится легок в руках…
Аля рывком поднялась с тюфяка. Хватит! Есть у нее оправдание или нет, но она сделала то, что сделала. И теперь бессмысленно об этом думать. Всем этим мыслям о прошлом место в том черном сундуке, в который она давно научилась их прятать! А сейчас следует подумать о настоящем!
Но ей стало до такой степени плохо от собственных уничижительных мыслей, что слезы ринулись из глаз, как горные потоки по весне. Было жалко себя – за то, что она такая плохая, за то, что она такая несчастная, за то, что собралась уходить от Алекса, за то, что сидит на этом дурацком чердаке…
За то, что ее собираются убить.
Может, это и шутка… Но что-то от таких шуток делается не по себе.
Надо что-то придумать. Надо бороться! Надо спасаться!
Но как? Они там, внизу. Остается только окно…
Аля утерла слезы и высунулась из окошка: все-таки очень высоко. Но, что хуже всего, под окном кусты и какая-то бочка. Если прыгнуть – точно убьешься. В самом деле, может, связать простыни? Под чердаком есть небольшой карниз: встать на него, затем еще чуть-чуть спуститься – и можно будет опереться о нижний подоконник, а там недалеко и до земли…
Но до нее снова долетел голос Марго, и она поторопилась к люку. Склонившись, она вслушивалась в долетавшие слова – Марго явно говорила по телефону и, хоть и старалась, прикрывая трубку ладонью, но, видимо, не могла говорить тише – иначе на том конце провода ее не было слышно.