Голая правда
Шрифт:
Невеселый Ильяшин несколько приуныл. Его ждал большой город, притихший в ожидании, что на него обрушится десант под предводительством старлея. И десант в составе двух человек — самого предводителя и выделенного в помощники огромного флегматичного лейтенанта Будыки — яростно обрушился на город.
Два сыщика, переодевшись рядовыми обывателями, шастали по различным злачным местам, бандитским притонам, по толкучкам около рынков в призрачной надежде напасть на
Ильяшин просыпался среди ночи в сыром гостиничном номере, по которому деловито сновали огромные шустрые тараканы, крупными глотками пил из графина кипяченую воду и с тоской натягивал простыню на голову, снова пытался заснуть, мучимый тревожными беспокойными видениями.
Время шло, а поиски Жмурова не приносили результатов. Набеги на малины ничего не давали. Однако попутно Будыка и Ильяшин получили устную благодарность от полковника Звягинцева за поимку мелкого воришки, стянувшего с дачи местного мэра телевизор, но основное задание оставалось невыполненным.
Шел пятый день пребывания Ильяшина в Туле. Костырев, разговаривая с ним по телефону, сказал: «Хватит там прохлаждаться. К концу недели возвращайся. У нас работы полно, народу не хватает, а тут еще новое дело подкинули».
Выслушав приказ о возвращении, Ильяшин с постным видом положил трубку служебного телефона и вышел в коридор управления.
— Слушай, лейтенант, зайди-ка в тринадцатый; кабинет, — бросил ему на бегу незнакомый майор. — Там какого-то старичка допрашивают, может, что полезное услышишь.
Допрашиваемый, сухонький благообразный старец, сидевший на стуле с видом святого апостола, добросовестно рассказывал лысому капитану что-то о телевизоре, который у него плохо ловит вечерние новости. Это был тот самый дед, на квартире которого, в частном тихом домике, отгороженном от внешнего мира густым палисадником, где наливались медовым соком анисовые яблоки, с белоснежной козой на привязи, такой же мирной и благообразной, как ее хозяин, недавно задержали воришку, стащившего с дачи мэра японскую технику.
— …Я и попросил Федюню: «Дай на подержание свой аппарат». Он парень добрый, принес мне. И говорит: «Бери, дед, пока, пользуйся. А у тебя за это пока поживет человек один». А и живи, мне-то что. Лишь бы человек тихий был. Ну и жил он месяц. Ничего не могу сказать, хоть по внешности и бандит бандитом, а тоже смирный. А мне без телевизора никуда — должон я вечерние известия смотреть, иначе совсем мохом зарасту…
— Так какой человек у тебя жил, дед? — спросил капитан, заполняя бумаги.
Ильяшин навострил уши. У него в ладони уже наготове лежала фотография Жмурова, изрядно истрепавшаяся после длительных мытарств по карманам лейтенанта.
— Какой человек! Известно какой, — ядовито сказал дед. — Ясно, что о двух ногах и об одной голове. А фамилия его мне ни к чему. Просили приютить, я и приютил по доброте душевной, молочком его поил…
— Посмотри, отец, — резко поднялся Ильяшин и подсунул деду фотографию Жмурова. — На этого похож?
— Этот и есть, — со спокойным достоинством ответил дед. — Только он сейчас малость волосатей будет.
— И где он? — почувствовав дрожь в кончиках пальцев и замирание сердца, спросил Ильяшин.
— Откуда мне знать, — съехидничал дед. — Ищи ветра в поле. Уехал, а куда не сказал.
— Когда уехал?
— В конце июня и собрал свои манатки. Попрощался, до свидания, мол, дед Кузя, спасибо тебе за доброту душевную. И уехал.
— Когда это было, точнее?
— Пенсия у меня должна была быть через три дня, значит… Двадцать седьмого и отчалил, что ли. — Дед возвел глаза к потолку, вспоминая.
Ильяшин разочарованно осел на стул. Он напрасно потерял столько времени, только лишь ради того, чтобы выяснить, что Жмурова давно уже нет в Туле. Целую неделю он мог бы проработать в Москве, и, глядишь, может быть, удалось бы выудить что-нибудь полезное…
Дедок хитрыми глазами посматривал на молодого милиционера, всем видом показывая, что ему еще есть о чем рассказать.
— А что, отец, к жильцу твоему кто-нибудь заходил в гости? — спросил Ильяшин.
— Заходить никто не ходил, а вот он сам…
— Что он сам?
— Кое-кому все пороги истоптал, — сказал дед и многозначительно замолчал.
— Кому же это?
— Маринке Опалихиной, с нашей улицы, — с готовностью отозвался дед.
— Это какой Маринке? — заинтересовался Будыка. — Не бабы Саниной ли дочке?
— К ей ходил, к ей. Любовь промеж ими такая случилась!.. Что не подходи!
— Знаю я эту Маринку, — заключил Будыка. — Известная прошмандовка. У нее с каждым, кто по вашей улице проходит, сразу любовь случается.
— Ты таких слов про нее не говори, — возмутился дед. — Она, чай, моя внучатая племянница.
— Ясно, — отрезал Ильяшин. — Поехали к внучатой племяннице.
Через полчаса они с Будыкой уже стояли на тихой окраине города, застроенной покосившимися частными домами, где посреди улицы мирно копошились в пыли куры и коровьи лепешки свидетельствовали о смычке города и деревни. Загорелые босоногие дети без штанишек задумчиво уставились на незнакомых людей, сосредоточенно копаясь в носу.