Голем в Голливуде
Шрифт:
Миска с нетронутыми кукурузными хлопьями так и осталась на диванном подлокотнике.
Хауи О’Коннор дотошно зафиксировал, что содержимое миски превратилось в кашу.
Когда Лора не вышла на работу, ее коллега, она же лучшая подруга, забеспокоилась. На стук в дверь никто не ответил. Подруга заглянула в окна. Вторую комнату Лора использовала как гардеробную. Вот там она и лежала среди разбросанной обуви.
После этого город закрылся на все замки.
Четыре месяца было спокойно.
А затем прежний стиль: ночное проникновение, море крови, разор. В спальне Дженет Стайн.
Утром Дениз вошла в квартиру, открыв дверь своим ключом. Она частенько ночевала у сестры, если дома становилось невмоготу. Нынче они сговорились прошвырнуться по магазинам за джинсами. Дверь в спальню была закрыта, и Дениз решила, что сестра еще спит. Угостилась колой, с полчасика подождала и, потеряв терпение, без стука вошла в спальню.
Девушка, у которой и так-то не все в порядке с головой, увидела такое.
И о чем он собрался с ней говорить?
Седьмое убийство ломало трафарет. Инес Дельгадо стала второй жертвой, в теле которой не обнаружили сперму. Следов веревки на запястьях не было, и, хотя труп нашли в спальне, во всем доме тоже царил разгром.
Повалена мебель. Видимо, Инес пыталась убежать, не вышло, она кинулась в спальню, но не успела запереться.
Нет, характер ранений и кровавые следы это опровергают. На животе жертвы пятнадцать ножевых ран, ванная изгваздана кровью и желчью. Через прихожую кровавый след тянется к изножью кровати. Следователь предположил, что горло перерезали уже мертвой Инес – возле головы почти нет крови.
Стремление быть последовательными? Шесть перерезанных глоток требовали седьмую?
Кэтрин Энн Клейтон нашли через неделю – верхний сосед пожаловался на запах.
Мать-одиночка Шерри Левек на выходные отвезла пятилетнего ребенка к бабушке с дедушкой.
Щелкнула кофеварка.
Наступал рассвет, уже три ночи он спал урывками, а возбуждение не спадало. Паршиво. Он знал лишь одного человека, умевшего сутками напролет вкалывать без сна, – его мать в маниакальные периоды.
Анализ крови на биполярность не делают. Определенного генетического маркера нет.
Перешагивая через бумаги и бутылки, Джейкоб прошел в спальню. Поставил будильник на полдевятого.
Догола разделся, нырнул в сбитые простыни и уставился в пузырчатый потолок.
Спать, спать, спать… Черта лысого.
Почему? Из-за фотографий? Побочный эффект недосыпа? Или тревога из-за ненормально долгой бессонницы?
Джейкоб сел в кровати. Надо пропустить рюмашку на сон грядущий.
На сон бегущий.
Все равно. Лишь бы уснуть.
Глава двадцать первая
Родители Дениз и Дженет Стайн жили в Холмби-Хиллз. Живая изгородь смолосемянника окружала голландский колониальный особняк. Джейкоб нажал кнопку интеркома. Служанка известила, что хозяев дома нет.
– Наведайтесь в клуб.
Джейкоб обернулся. Мадам. В розовой помаде губы, раздутые, как спасательный круг, розовый спортивный костюм от «Джуси Кутюр», на розовом поводке йоркширский терьер в розовом ошейнике, инкрустированном стразами.
– После полудня они всегда там, – сказала дама.
Терьер раскорячился и наложил кучку на лужайке Стайнов.
– Я ищу Дениз, – сказал Джейкоб.
Дама расплылась в улыбке:
– Наверняка они сообщат, где ее найти.
Как выяснилось, речь шла о загородном клубе «Гринкрест», что в двух милях к западу от Уилшир-бульвара. Джейкоб поблагодарил за информацию. Отъезжая, глянул в зеркало заднего вида, прикидывая процент натурального в розовой даме, и нахмурился: за собакой она не убрала.
Полицейская бляха не помогла проникнуть в клуб.
Джейкоб позвонил Эйбу Тайтелбауму.
– Мой блудный малыш Яков Меир. Как поживаешь?
– Здравствуйте, Эйб. По-прежнему на страже добра. Как вы?
– Не оказываю никакого сопротивления. Как твой батюшка-ламедвавник?
– Всякий, кто себя мнит ламедвавником, по определению не ламедвавник.
– Я не сказал, что он себя мнит ламедвавником. Я считаю его ламедвавником. Не просто считаю – я точно знаю. Что стряслось?
Джейкоб объяснил ситуацию.
– Погоди минутку, – сказал Эйб.
В трубке заиграла музыка, а Джейкоб насладился разительной переменой в охраннике. Тот лениво потянулся к телефону, затем вскочил как ужаленный и богобоязненно приник к дымчатому стеклу.
Джейкоб усмехнулся и помахал.
На счет «восемьдесят один» шлагбаум поднялся.
Эйб вернулся на линию:
– Я произвел эффект?
– Как Моисей на Чермное море.
– Славно. Выпей. Пусть запишут на мой счет.
«Гринкрест» открыли евреи, которых не пускали в загородные клубы для городской неиудейской знати. Стены были увешаны непринужденными фото основателей киностудий и забытых комедиантов. В семидесятые годы правила смягчились, но в обеденном зале, заполненном хорошо одетыми несерьезными людьми, которые от души хохотали и аппетитно ели, еще чувствовалась явно синагогальная атмосфера. Под стать кессонам дубового потолка, здешние посетители были ухожены и вылощены.
Метрдотель, встретивший Джейкоба у дверей, деликатно кивнул на кабинку, где в одиночестве выпивала женщина в дорогом трикотажном платье.
– Пожалуйста, недолго, – сказал он.
В стильном макияже Роды Стайн имелся недочет – пятно на шее, соперничавшее с окрасом фламинго. Джейкоб сделал вывод, что огромный бокал с «пинья колада» у нее не первый.
Дама смерила Джейкоба взглядом:
– Сегодня я не подаю.
Он усмехнулся:
– Джейкоб Лев, лос-анджелесская полиция. Можно присесть?