Голем в Голливуде
Шрифт:
Восемь веков как-никак, еще бы не скопился хлам.
К Джейкобу вернулось равновесие, а с ним и отчуждение:
– Вам не приходила мысль устроить распродажу?
– Все самое ценное уже продано, – усмехнулся Петр. – Остались вещи послевоенной поры.
– Можно я сфотографирую? Мой отец большой поклонник Махараля.
Охранник вскинул бровь:
– Вот как?
– Можно сказать, фанат.
– Не знал, что у раввинов бывают поклонники.
– Бывают, среди других раввинов.
– А. Прошу.
Джейкоб достал камеру. Он сам не знал, зачем ему фотографии. Разве что Сэм получит доказательства визита сына на чердак – если снимки мусора могут что-то доказать.
– А что здесь было такого ценного? – спросил Джейкоб.
– Старые книги, рукописи. Еще письмо – единственный уцелевший автограф Махараля.
Джейкоб присвистнул:
– Серьезно?
– Да, – кивнул Петр. – Вот его бы сфотографировать для вашего отца, Джейкоб Лев.
– Наверное, оно в каком-нибудь государственном музее.
– К сожалению, нет. Письмо заполучил Бодлей.
Сердце скакнуло.
– Бодлианская библиотека.
– Да.
– В Оксфорде.
– Если нет другой, мне не известной. Что-то не так, Джейкоб Лев?
– Нет… ничего.
В молчании продирались дальше сквозь мусорную чащу. «Стоит сказать, что Оксфорд – альма-матер Реджи Череца? – раздумывал Джейкоб. – Вообще, это важно или нет?»
Петр перебил его мысли:
– Многие захваченные города нацисты сровняли с землей. Коммунисты тоже. Но Прагу не тронули. Знаете почему?
– Гитлер хотел превратить гетто в музей мертвой культуры. У коммунистов не было денег на уничтожение города.
– Это историки так говорят. Но есть и другая причина. Они боялись потревожить землю. Даже эти злодеи понимали, что погребенное здесь не стоит тревожить.
– Хм.
– Вы не верите, – сказал Петр. – Ладно. Яир тоже не верит.
– Я не совсем понимаю, во что я должен поверить.
Петр не ответил.
– Как письмо оказалось в Англии? – спросил Джейкоб.
– Тогдашний главный раввин отправил его на хранение вместе с рукописями. Провидческое решение, как выяснилось, потому что вскоре был погром: все что можно из синагоги выволокли и сожгли. – Петр протиснулся мимо разломанной кафедры. – Этот ребе, Давид Оппенхаймер, по крови немец, был заядлым книголюбом. Заняв здешнюю должность, в Ганновере он оставил на попечение тестя огромную библиотеку. После их смерти ганноверское и пражское собрания, включая письмо Махараля, объединили. Коллекция сменила нескольких хозяев, потом ее купила Бодлианская библиотека.
– Как-то жалко, что она далеко от родины.
– Честно говоря, так лучше, Джейкоб Лев. Это бесценные исторические документы. Мы бы не смогли заботиться о них как полагается. Одна страховка вдесятеро превышает наш годовой бюджет. Хотя, конечно, было бы неплохо на них взглянуть.
– Билет до Гатвика недорог. Тридцать фунтов. Я вот себе забронировал.
– Да, только я никогда не покидал Прагу.
– Что так?
– Раньше в капстраны не выпускали, потом я взялся охранять синагогу.
– Но выходные-то у вас бывают? Яир наверняка удержит форт.
Петр отодвинул трюмо – серебро облезло до оловянной основы.
– Добрались, – сказал он.
Расчищенный от мусора неширокий проход вдоль восточной стены подвел к двери, закрытой на железный засов. Уличный свет обрисовывал ее арочную форму.
– Можно? – спросил Джейкоб.
– Ну, раз надо, – помешкав, ответил Петр.
Джейкоб приналег на щеколду, неподатливую, да еще заржавленную. Дверь отворилась, проблеяв овцой. В глаза ударил ослепительный свет, окатило волной вечерней прохлады. Ухватившись за косяк, Джейкоб выглянул наружу.
– Осторожнее, – сказал Петр.
Джейкоб глянул вниз.
Пожарная лестница.
Булыжная мостовая.
Сток.
На Парижской улице – вереницы прохожих в розовой закатной подсветке: покупатели, влюбленные парочки и дочерна загоревшие отпускники, не ведающие, что с высоты за ними наблюдает око. Вспомнилось, как утром они с Яном стояли во дворе, а мимо прошагал человек с телефоном, их не заметивший.
Здесь ты будто невидимка.
Джейкоб качнулся, опьяненный свежим воздухом.
– Детектив, – окликнул Петр. – Осторожнее.
– Какая тут высота?
– Тридцать девять футов.
– И снаружи дверь не откроешь.
– Нет. Ну хватит, отойдите.
Но Джейкоб еще больше высунулся, упиваясь чудесной сладостью, что звала нырнуть в нее…
Он не упадет.
Он поплывет.
Он выпустил косяк.
Невероятной силы рука схватила его за шкирку, втянула внутрь и, шмякнув об стену, к ней пригвоздила.
– Стоять, Джейкоб. Пожалуйста.
Выпустив его, Петр быстро захлопнул и запер дверь на засов.
Джейкоб замер, потом сполз по стене; от внезапной темноты заломило глаза. Неудержимое желание выпрыгнуть угасло, его сменили страх, униженность и смятение. Еще чуть-чуть – и он бы подчинился зову. Джейкоб содрогнулся и закусил ноготь. Мысленным взором он видел, как навстречу несется булыжная мостовая.
Петр присел перед ним на корточки:
– Что случилось?
А как ты, блин, думаешь? У меня крыша поехала.
Джейкоб помотал головой.
– Джейкоб. Пожалуйста, скажите, о чем вы подумали?
– Не знаю. Не понимаю, что на меня нашло. Просто я… не знаю.
– О чем вы подумали?
– Ни о чем. – Усилием воли Джейкоб пытался сдержать озноб. – Все в порядке. Наверное, усталость… я стоял там и…
– И что?
– И ничего. Я оскользнулся, ясно? Руки потные. Сейчас все хорошо, спасибо. Извините. Спасибо. Я правда не знаю, что на меня нашло.
– Вы не виноваты. – Петр печально улыбнулся. – Это место действует непредсказуемо. Теперь мы знаем, как оно действует на вас.