Голем
Шрифт:
Прежде всего зажечь огонь!
Я не мог найти спичек.
Запер ли я дверь? Я сделал несколько шагов назад. И остановился опять.
Откуда вдруг этот страх?
Я хотел упрекнуть себя в трусости: но мысль вдруг остановилась. Сумасшедшая мысль пришла мне в голову: как можно быстрее вскочить на стол, схватить кресло, поднять его и раздробить череп тому, кто там ползет по полу… когда… когда он подойдет ближе.
«Но ведь здесь никого нет, – сказал я себе громко и раздраженно, – разве ты был когда-нибудь
Это не помогло. Воздух, которым я дышал, становился разреженным и острым, как эфир.
Хоть бы что-нибудь реальное увидеть, даже самое страшное, и тотчас исчез бы мой страх.
Но не было ничего.
Я осматривал все углы.
Ничего.
Всюду хорошо знакомые предметы: мебель, сундук, лампа, картина, стенные часы – безжизненные, старые, верные друзья.
Я надеялся, что они преобразятся в моих глазах и дадут мне повод объяснить себе давившую меня тревогу каким-нибудь обманом зрения.
И этого не случилось. Они остались верны своей форме. Даже слишком неподвижны для господствовавшей кругом полутьмы.
«Их гнетет то же самое, что и меня, – почувствовал я. Они не решаются сделать малейшее движение».
Почему не тикают часы?
Обступившая напряженность поглощает все звуки.
Я потряс стол и удивился, услышав все же шум.
Хоть бы ветер свистнул под окном! Даже этого нет. Или дрова затрещали бы в печке, – но огонь погас.
И неизменно все та же напряженность в воздухе – без пауз, без перерывов, как струя воды.
Напрасно все мои чувства свернулись в клубок, как бы перед прыжком! Мне казалось, что я этого не вынесу. Во всем пространстве метались чьи-то взоры, но я не мог их уловить, повсюду блуждали чьи-то руки, которых я не мог схватить.
«Это ужас, который сам себя порождает, парализующий ужас перед непостижимым. Ничто, которое не имеет формы и превышает границы нашей мысли», – смутно понял я.
С упорством пригвоздился я к месту и ждал.
Ждал добрых четверть часа: не обмануть ли это невидимое существо, подвести его ближе ко мне и схватить?!
Я стремительно обернулся назад: снова ничего.
Все то же опустошающее Ничто, – его не было, и все же комната была полна его гнетущим существованием.
Не убежать ли? Что мне мешает?
«Оно пойдет за мной», – с отчетливой уверенностью понял я в тот же миг. Я понял, что и свет мне не поможет, и все-таки я продолжал искать спички, пока их не нашел.
Но фитиль свечки не разгорался и все тлел: маленький огонек не мог ни жить, ни умереть, и когда он, наконец, уже завоевал себе чахоточное существование, он засветился, как грязная желтая жесть. Нет, уж лучше темнота.
Я потушил свет и, не раздеваясь, бросился на постель. Считал удары своего сердца: раз, два, три, четыре – до тысячи, и опять сначала – часы, дни, недели, как мне казалось, пока мои губы не высохли, и волосы не встали дыбом: ни секунды облегчения.
Ни единой.
Я начал произносить первые попадавшиеся слова: «принц», «дерево», «дитя», «книга». Я судорожно повторял их, пока они не стали раздаваться во мне бессмысленными, страшными звуками из каких-то доисторических времен, и я должен был напрягать все свои умственные способности, чтоб вновь осмыслить их значение: п-р-и-н-ц?… к-н-и-г-а?
Не сошел ли я с ума? Не умер ли я?.. Я ощупывал все вокруг.
Встать!
Сесть на стул!
Я бросился в кресло…
Хоть бы смерть, наконец, пришла!
Только бы не чувствовать этого бескровного страшного напряжения!
«Я-не-хочу… я-не-хочу, – кричал я. – Слышите?!»
Бессильно я откинулся назад.
Я не мог ощутить себя живым.
Не будучи в состоянии ни думать, не действовать, я уставился взором вперед.
«Почему он так настойчиво предлагает мне зерна?» – нахлынула на меня мысль, исчезла, вернулась. Исчезла, опять вернулась.
Постепенно становилось ясно, что передо мною странное существо: он тут, может быть, уже все время, пока я здесь сижу… Вот он протягивает мне руку.
Некто в сером, широкоплечий, ростом в среднего, плотно сложенного человека, стоит, опираясь на спирально выточенную трость светлого дерева.
Там, где должна была быть его голова, я мог различить только туманный шар из сизого дыма.
Тяжелый запах сандалового дерева и сырости исходил от призрака.
Чувство совершенной беззащитности едва не лишило меня сознания. Вся давняя, разъедавшая меня мука превратилась теперь в смертельный ужас и приняла форму этого существа.
Инстинкт самосохранения подсказывал мне, что я сойду с ума от ужаса и отвращения, если увижу лицо призрака, предостерегал меня, кричал мне в уши, – и все же притягивал меня, как магнитом, и я не мог отвести глаз от сизого туманного шара, и в нем искал глаза, нос и рот.
Я напрягал все свои силы: туман оставался неподвижным. Правда, мне удавалось приставлять мысленно разные головы к этому туловищу, но каждый раз я знал, что это плод моего воображения.
Они расплывались в тот самый миг, как я создавал их. Только форма египетского ибиса еще удерживалась.
Очертания призрака неуверенно рисовались в темноте, едва заметно сжимаясь и снова расширяясь, точно от медленного дыхания, пробегающего по всему телу: единственное движение, которое можно было уловить.
Вместо ног в пол упирались обрубки костей. А мясо, серое, бескровное, выпячивалось своими краями на высоте перехвата.
Неподвижное существо протягивало мне свою руку.
В ней лежали зернышки. Величиной с горошину, красного цвета, с черными пятнышками по краям.
Что я должен был сделать с ними?