Голливудская трилогия в одном томе
Шрифт:
«Как угадать его среди этих полуночников? – думал я. – И что бы такое крикнуть, чтобы он в панике сорвался с места, бросился по проходу, а я за ним?»
С экрана улыбался гигантский череп, влюбленные укрылись на крыше Оперы, призрак преследовал их, распахивая плащ, подслушивал их испуганный любовный лепет и усмехался; орган гремел, кинотеатр покачивался на высоких волнах, готовый справить морские похороны в случае, если планки пола разойдутся и пучина поглотит нас.
Я быстро переводил глаза с одного едва различимого обращенного к экрану лица на другое, все выше и выше по рядам, пока не уперся взглядом в окошко киномеханика, где вдруг увидел часть лба и безумный
Глаз Ворона из поэмы По. Или… Чужака!
Предсказателя по картам Таро, психолога, френолога, нумеролога и…
… киномеханика.
Кто-то же должен крутить фильм, пока Формтень терзает орган, заходясь от восторга. Обычно в другие вечера старик сам перебегал из кассы в будку киномеханика, оттуда к органу, прыгал из одного помещения в другое, будто под личиной беспокойного старца скрывался взбесившийся мальчишка.
А сейчас…
Кто еще мог увлечься этим поздним ночным меню из горбунов, разгуливающих скелетов и волосатых лап, срывающих жемчуга с шеи спящей женщины?
Чужак.
Музыка достигла апогея. Призрак исчез. На экране возник новый отрывок – дергающиеся кадры «Джекила и Хайда» [80] выпуска тысяча девятьсот двадцатого года.
Я соскочил со сцены и бросился бежать по проходу между злодеями и убийцами.
Глаз По в окошке исчез.
Когда я добежал до будки, в ней никого не оказалось, пленка сама по себе выползала из проектора, похожего на светящегося жука. Джекил, превращаясь в Хайда, спускался по лучу света на экран.
80
«Доктор Джекил и мистер Хайд» — фильм снят по фантастической повести Р. Л. Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» (1886) – о раздвоенности личности, сочетании доброго и порочного в одном человеке.
Музыка смолкла.
Внизу, выходя из кинотеатра, я увидел выдохшегося, но счастливого Формтеня. Он снова сидел в кассе, продавал билеты в тумане.
Я просунулся в окошко, схватил его за руку и крепко сжал.
– Неплохой рис для вас, а?
– Что? – воскликнул Формтень, он принял мои слова за комплимент, хотя и не понял их.
– Будете жить вечно! – сказал я.
– Откуда вы знаете то, чего не знает даже Бог? – спросил Формтень. – Приходите снова, попозже. В час ночи. Будет Вейдт [81] в «Калигари». В два часа – Чейни в «Смейся, клоун, смейся». В три – «Горилла», в четыре – «Летучая мышь». Пусть кто-нибудь скажет, что этого мало.
81
Вейдт Конрад (1893–1943) – известный киноактер немецкого происхождения, покинул Германию в 1933 г. Его амплуа – элегантно-демонические роли.
– Только не я, мистер Формтень.
Я двинулся в туман.
– Не впали в депрессию? – крикнул он мне вслед.
– Думаю, что нет.
– Если способны думать, значит, не впали.
Наступила ночь.
Оказалось, что кафе Модести закрылось рано, а может быть, и навсегда, чего я знать не мог. Так что некого было спросить про Уильяма Смита, про парадную прическу и про ужин.
Пирс тонул в темноте. Светилось только окно в домишке специалиста по картам Таро
Испугавшись, проклятый свет погас.
– Плохой рис? – переспросил Крамли по телефону. Но когда понял, что это я, голос у него повеселел. – О чем речь?
– Крамли, – с трудом выдавил из себя я, – появилось еще одно имя, его надо добавить к нашему списку.
– К какому списку?
– К леди с канарейками…
– Это не наш список, а ваш…
– Чужак, – сказал я.
– Что?
– А. Л. Чужак – психолог с пирса.
– Гадает на картах Таро, владелец странного собрания книг, нумеролог-любитель, пятый всадник Апокалипсиса?
– Вы его знаете?
– Малыш, я знаю весь пирс вдоль и поперек, всех и каждого на нем, рядом с ним, вокруг него, над и даже под ним. Знаю всех штангистов, топчущих песок на пляже, всех бродяг, что по ночам валяются на берегу мертвецки пьяными, а на рассвете воскресают от одного запаха семидесятицентового мускателя. А. Л. Чужак – этот плюгавый карлик? Не пойдет!
– Не вешайте трубку! Да ведь у него на лбу написано. Он просто напрашивается в жертвы. И будет следующим. Год назад я напечатал рассказ в «Дешевом детективном журнале» про два поезда, идущих в противоположных направлениях. На минуту они останавливаются на станции. Один пассажир смотрит на другого во встречном поезде, их глаза встречаются, и первый понимает, что напрасно посмотрел, что тот в окне напротив – убийца. А убийца смотрит на него и улыбается. Вот и все. Просто улыбается. И мой герой понимает, что обречен. Он отводит глаза, стараясь себя спасти. Но второй – убийца – продолжает смотреть на него. А когда мой герой снова поднимает глаза, в окне напротив уже никого нет. И он понимает, что убийца сошел с поезда; через минуту тот появился в поезде, где ехал мой герой, в его вагоне, прошелся по проходу и сел сзади. Ну что, страшно? Страшно.
– Идея шикарная, но так не бывает, – отрезал Крамли.
– Бывает, и чаще, чем вы думаете. В прошлом году мой приятель на «Роллс-Ройсе» пересекал страну. И его шесть раз чуть не сбросили с дороги. В разных штатах. На него нападали люди, которым не нравился его роскошный автомобиль. Если бы они преуспели, это было бы убийство, самое настоящее убийство, и ничего больше.
– Ну, это совсем другое дело. Роскошная машина есть роскошная машина. Им было все равно, кто в ней сидит. Убить, и все… А то, о чем вы говорите…
– Есть убийцы и убийцы. Старик из трамвайной кассы был настоящей жертвой. И леди с канарейками тоже. Их глаза так и говорили: «Возьми меня, сделай милость, прикончи навсегда…» Чужак будет следующим, – произнес я в заключение. – Могу прозакладывать жизнь.
– Не надо, – вдруг очень спокойно возразил Крамли. – Вы паренек хороший, но, видит бог, молоко у вас на губах не обсохло.
– Чужак, – повторил я. – Сейчас, когда гибнет пирс, он тоже погибнет. Если его никто не убьет, он привяжет себе на шею «Закат Запада» или «Анатомию меланхолии» и бросится в воду с остатков пирса. Так что добавьте Чужака в наш список.
И, словно соглашаясь со мной, в африканских владениях Крамли взревел жаждущий крови лев.
– Надо же! Только-только у нас пошел хороший разговор, – посетовал Крамли.
И повесил трубку.
Впервые за многие недели, месяцы, даже годы по всей Венеции стали поднимать шторы.
Как будто город у океана просыпался, перед тем как уснуть навеки.
Прямо напротив моего дома в маленьком бунгало, с которого хлопьями осыпалась белая краска, шторы подняли днем, и…