Голливудская трилогия в одном томе
Шрифт:
– Да надо всем! Ты когда-нибудь смотрел фильм с Конрадом Вейдтом?..
– «Человек, который смеется»?
Грок остолбенел от удивления.
– Невероятно! Ты не можешь этого знать!
– Моя мать была помешана на кино. Когда я учился в первом, втором, третьем классах, она забирала меня после школы, и мы шли смотреть Мэри Пикфорд, Лона Чейни, Чаплина. И… Конрада Вейдта! [193] Цыгане разрезают ему рот, чтобы он улыбался до конца жизни, а он влюбляется в слепую девушку, которая не может видеть этой страшной улыбки. Потом он ей изменяет, а когда принцесса с презрением его отвергает, возвращается к своей слепой девушке, плачет и находит утешение в ее невидящих объятиях. А ты сидишь в темноте кинотеатра «Элит»,
193
Конрад Вейдт (Konrad Veidt) (1893–1943), полное имя Ханс Вальтер Конрад Вейдт, – немецкий актер, сыгравший главные роли в известнейших фильмах «Кабинет доктора Калигари» (1920), «Касабланка» (1942), «Человек, который смеется» (1928), «Багдадский вор» (1940) и др.
«Человек, который смеется» (The Man Who Laughs) (1928) – экранизация одноименного романа Виктора Гюго, где в роли Гуинплена снялся Конрад Вейдт.
Мэри Пикфорд (Mary Pickford) (1892–1979), настоящее имя Глэдис Луиза Смит, – звезда немого кино, награжденная премией Американской киноакадемии «Оскар». Она снялась более чем в ста фильмах и вместе с Чарли Чаплином и Дэвидом Гриффитом основала студию «Юнайтед артистс». В 1933 году она завершила артистическую карьеру, но продолжала продюсировать фильмы до 1956 года.
– Боже мой! – воскликнул Грок почти без смеха. – Ты потрясающий малыш. Правда!
Он усмехнулся.
– Я – тот самый герой Вейдта, только цыгане не разрезали мне рот. Это сделали самоубийства, убийства, кровавые бойни. Когда ты заживо погребен вместе с тысячами мертвецов и изо всех сил, преодолевая тошноту, пытаешься выбраться из могилы, расстрелянный, но живой. С тех пор я не притрагиваюсь к мясу, потому что оно пахнет гашеной известью, трупами, непогребенными телами. Так что вот… – он развел руками, – фрукты. Салаты. Хлеб, свежее масло и вино. И со временем я пришил себе эту улыбку. Я защищаю истинный мир фальшивой улыбкой. Когда стоишь перед лицом смерти, почему бы не показать ей эти зубы, похотливый язык и смех? Кстати, это я взял тебя под свою ответственность!
– Меня?
– Я сказал Мэнни Либеру, чтобы он нанял Роя, твоего приятеля, спеца по тираннозаврам. И сказал: нам нужен кто-нибудь, кто пишет так же хорошо, как Рой фантазирует. Вуаля! И вот ты здесь!
– Спасибо, – медленно проговорил я.
Грок снова принялся клевать свою еду, довольный, что я пялюсь на его подбородок, его рот, его лоб.
– Вы могли бы сколотить состояние… – сказал я.
– Как раз этим я и занимаюсь. – Он отрезал ломтик ананаса. – Студия платит мне баснословные деньги. Их звезды то и дело приходят с помятыми лицами после пьянки или пробивают лобовое стекло головой. На «Максимус» постоянно боятся, что я уйду. Чепуха! Я останусь. И буду молодеть с каждым годом, резать и подшивать, и снова подшивать, пока моя кожа не натянется так, что при каждой улыбке будут выскакивать глаза! Вот так! – Он показал. – Потому что я не могу вернуться назад. Ленин выставил меня из России.
– Покойник вас выставил?
Фриц Вонг наклонился и с немалым удовольствием прислушался к разговору.
– Грок, – сказал он мягко, – объясни. Ленин с новым румянцем на щеках. Ленин с новенькими зубами, прячет во рту улыбку. Ленин с новыми, хрустальными, глазами под веками. Ленин удаляет себе родинки и подстригает козлиную бородку. Ленин, Ленин. Рассказывай.
– Очень просто, – сказал Грок, – Ленин для них – святой чудотворец, бессмертный в своем хрустальном гробу. А Грок, кто он такой? Разве это Грок придал яркость его губам, свежесть его лицу? Нет! Ленин, даже умерший, сам становится все краше и краше! И что же? Грока в расход! И Грок бежал! И где теперь Грок? Падает наверх… вместе с вами.
На другом конце длинного стола снова появился Док Филипс. Он не стал подходить ближе, однако резким кивком велел Гроку следовать за ним.
Грок не спеша промокнул
– Нет, это не «Титаник», скорее Озимандия! – и выбежал вон.
– И к чему, – помолчав, сказал Рой, – он болтал тут про всяких морских коров и столярное дело?
– Он что надо, – отозвался Фриц Вонг. – Конрад Вейдт в миниатюре. Я задействую этого сукина сына в моем следующем фильме.
– А при чем тут Озимандия? – спросил я.
16
Весь остаток дня Рой беспрестанно просовывал голову в дверь моего кабинета и показывал свои покрытые глиной руки.
– Пусто! – кричал он. – Нет чудовища!
Я выдергивал лист из пишущей машинки.
– Пусто! Нет чудовища!
Но наконец, к десяти вечера, Рой поехал вместе со мной в «Браун-дерби».
По дороге я прочел вслух первую часть «Озимандии»:
Я встретил путника; он шел из стран далекихИ мне сказал: вдали, где вечность сторожитПустыни тишину, среди песков глубокихОбломок статуи распавшейся лежит.Из полустертых черт сквозит надменныйпламень —Желанье заставлять весь мир себе служить;Ваятель опытный вложил в бездушный каменьТе страсти, что могли столетья пережить.По лицу Роя пробежали какие-то тени.
– Читай дальше, – попросил он.
Я прочел:
И сохранил слова обломок изваянья:«Я – Озимандия, я – мощный царь царей!Взгляните на мои великие деянья,Владыки всех времен, всех стран и всех морей!»Кругом нет ничего… Глубокое молчанье…Пустыня мертвая… И небеса над ней… [194]Когда я закончил, Рой проехал молча еще два-три длинных и мрачных жилых квартала.
– Поворачивай назад, поехали домой, – сказал я.
194
Стихотворение Дж. Китса «Озимандия» цитируется в переводе К. Бальмонта.
– Почему?
– После этого стихотворения кажется, что киностудия и кладбище – единое целое. У тебя когда-нибудь был такой стеклянный шар: встряхнешь его, и внутри поднимаются снежные вихри? Вот так у меня вертится сейчас все внутри.
– Фигня, – отозвался Рой.
Я взглянул на его великолепный орлиный профиль, рассекавший ночной воздух. Рой был полон того оптимизма, которым, пожалуй, обладают лишь настоящие мастера, уверенные, что способны сотворить мир именно таким, каким они хотят его видеть, несмотря ни на что.
Я вспомнил, что, когда нам обоим было по тринадцать лет, Кинг-Конг сорвался с Эмпайр-стейт-билдинг и упал прямо на нас. Поднявшись на ноги, мы больше не были прежними. Мы сказали друг другу, что либо однажды напишем и вдохнем жизнь в столь же великое, могучее и прекрасное чудовище, как Кинг-Конг, либо просто умрем.
– Чудовище, – прошептал Рой. – Мы пришли.
И мы подкатили к «Браун-дерби», ресторану с коричневым котелком вместо крыши, не столь гигантским, как у ресторана на бульваре Уилшир, в пяти милях отсюда, на другом конце города: тот котелок был таким огромным, что пришелся бы впору самому Господу на Пасху или какой-нибудь киношной шишке в пятничный вечер. О том, что это далеко не простой ресторан, говорили только 999 рисованных шаржей, которыми были увешаны все стены внутри. Снаружи то было ничем не примечательное здание в псевдоиспанском стиле. Мы отважно переступили порог этого безликого места и оказались перед 999 портретами.