Голодные Игры: Восставшие из пепла
Шрифт:
Пит замечает перемены в моем лице и «заботливо» усаживает меня на белоснежный лоснистый диван. Присаживаясь рядом, он все так же не отпускает моей руки. Я вновь собираюсь с уже давно отошедшим духом и смотрю на своего напарника в упор.
Мне нужен был взгляд, который бы придавал мне уверенности? Лицо, которое бы стало для меня важнее всего этого фарса? Точка опоры, которая бы помогла мне не соскользнуть со своего пьедестала символа восстания? Пит.
Пит – вот же он. Я вижу в лазурных глазах неподдельное, незаменимое счастье, которое мог испытывать только он. Вижу прежнюю преобразившуюся
– Китнисс, ты пугаешь меня. С тобой все в порядке? – интересуется Цезарь, кладя на мою ледяную руку свою ладонь. – Неужели образ Огненной девушки ты решила сменить на Ледяной?
В этот раз его волосы покрыты блестящим перламутром. В своем костюме он, словно кусок серебра в свете софитов, кажется слитком неизведанного металла. Волосы, обычно завитые и стоящие на голове ведущего, словно дом, были прилизанны назад, и вместе с этим Цезарь Фликермен постарел на добрый десяток лет.
– Пора сменить пламя восстания на лед примирения, не находишь? – нараспев говорю я.
– И все же мы все привыкли к огнеопасному существу по имени Китнисс Эвердин, не правда ли?
Аудитория наполняется возгласами согласия – публика ликует. Я представления не имею о том, что удалось пережить Цезарю за время моего отсутствия в столице. Но главное то, что он не утерял себя – своей искры, которая зажигала других. И я переживаю чувство дежавю.
– Пит, а что ты скажешь насчет утраченной Огненной Китнисс? Разве тебе не хватает ее жаркого нрава?
Толпа откликается понятливым улюлюканьем. И о чем таком можно было думать? Было ощущение, что передо мной оставались прежние капитолийцы, лишенные теперь общепринятых манер.
Но я чувствую, как чья-то рука обвивает мою талию, и гневное напряжение сменяет смущение. Я соврала – я ужасная актриса. Будем ссылаться на то, что я просто отвыкла от камер. Дело ведь тут определенно не в чувствах…
– Мне кажется, она все еще с нами, – неотрывно глядя на меня, говорит Пит. – Никто не посмеет отобрать у меня Сойку-пересмешницу.
Бедные, несчастные зрители! Я чувствую, как сама начинаю верить в эту «сказку», придуманную для того, чтобы спасти наши жизни. Его глаза встречаются с моими, и, кроме как химией, это никак не назовешь.
Главное - не поцелуй, главное - не поцелуй.
– А как поживает Дистрикт-12 после восстания?
– Довольно неплохо, особенно после того, как в дистрикте по указу Президента была введена новая, а теперь уже лидирующая отрасль промышленности – фармацевтика. От лица всех жителей Двенадцатого мы благодарим её за такой глобальный шаг в развитии нашего дистрикта, – серьезно говорит Пит.
О чем это? Фармацевтика? За один месяц она развернула в нашем дистрикте такую огромную работу? Но почему тогда Сальная Сей ни разу не заикнулась об этом?
– А что ты скажешь по поводу этого, Китнисс? Теперь, когда война завершена, тебе придется найти себе новый род занятий, отличный от спасения всего Панема? – спрашивает Цезарь.
В толпе слышатся смешки. Я улыбаюсь слишком широко – мои скулы начинает хватать легкая судорога. Все эти разговоры противны мне, но
– Я всегда была отличной охотницей, а теперь, когда ограждения не являются большой помехой, я вновь смогу заняться любимым делом.
– Миссис Эвердин не настаивает на том, чтобы дочь пошла по ее стопам? – не унимается телеведущий.
Ну конечно, настаивает, Цезарь. Я ведь виделась с ней буквально на днях. Мы обсуждали нововведения в дистрикте за чаем с мятой, восхваляя доброжелательные поступки Койн.
– Я думаю, мама поддержит любое мое решение, – мой голос дрогнул.
Цезарь уловил эти нотки в моей уверенной речи, и его лицо тут же наливается горечью утраты. Казалось, он знает о смерти все на свете, и я чувствую по отношению к этому капитолийцу безмерную жалость.
– Соболезную тебе и твоей семье, Китнисс. Утрата Прим - самая большая утрата для всего Панема. Надеюсь, эта рана с течением времени все же перестанет приносить тебе столько боли…
Я не верю своим ушам, но мне кажется, или в его словах нет и тени позерства? Мне кажется, или Цезарь Фликермен искренен со мной? Но уже поздно думать об этом. Эмоции и чувства, которые я задвинула в «долгий ящик», слетели с петель, и, чтобы не показать свои слезы всему Панему, я закусываю нижнюю губу до резкой боли, которая отрезвляет меня. И, пока я еще в состоянии говорить, произношу:
– Она не должна была умирать. Прим была для меня самой жизнью. И пусть виновных уже не наказать. Я знаю, что она бы не хотела, чтобы я поддавалась ненависти. Мы все ослеплены и движимы одной только ею. Но это - не искупление…
Я чувствую, как чувства превращаются в слова, которые я готова высказать всему Капитолию. Ради Прим, Цинны, Порции, Руты, Финника, Меггз, Боггса… Ради них всех. Ради новой жизни.
– Отбирать жизни – и чем мы лучше тех, кто отнял у нас родных? Мой отец однажды сказал мне: «Нельзя разделять мир на черное и белое». И он был прав. Ведь так или иначе они все отдали жизнь ради того, чтобы исправить ошибки прошлого. Кто давал нам право решать, кому жить, а кому отправляться на Арену? И вы готовы стать убийцами? Пусть даже будет один, едва живой победитель – исцелится только его тело. Душа останется с кошмарами, которые творятся среди того ада. Вы видели эту боль! Как я или Пит, Джоанна или Энобария, Вайресс или Бити, Рута или Цеп отдавали жизни ради зрителей, и вы готовы стать одними из них?
Я не слышу ни единого вздоха в забитом до отказа зале Президентского Дворца. Тысячи глаз, не отрываясь, смотрят на Сойку-пересмешницу и испытывают настолько различную гамму чувств, что смешайся она в одном человеке, бедняга сошел бы с ума: ненависть, горечь, обида, злость, радость, ликование, справедливость, гордость. Да, единицы горды тем, что их Сойка все еще с ними. Разъяренных и убитых взглядов намного больше – я не приняла их сторону, не разделила их боль, а значит, я - враг.
Цезарь непринужденно уводит тему разговора в другое русло, и создается впечатление, что все забыли о моей призывающей к справедливости речи. Но я знаю, что зрители помнят. И они вряд ли забудут. Для многих когда-то я стала лучом надежды посреди сгустка смерти и отчаянья. И теперь, когда пришло время расплаты, я иду на попятную.