Голодные Игры: Восставшие из пепла
Шрифт:
Они помнят. И зал пустеет у меня на глазах. Когда интервью подходит к концу и Цезарь галантно целует мою руку, я слышу нервный оклик из толпы:
«Мы верили тебе, Сойка!»
Я оборачиваюсь на крик, хотя Пит изо всех сил старается увести меня за кулисы.
– А я верила в вас, – спокойно отвечаю я.
========== Глава 18 : Бити ==========
Бедная. Бедная моя Эффи. На глазах седовласой виднеются серебристые капли слез. Она мечется по комнате, хватаясь за завитые локоны уложенной прически, будто надеясь, что сможет вырвать волоски с корнем. На лице кроме ужаса и растерянности
– Просто объясни, зачем ты это сделала? – говорит Хеймитч.
– Я нужна им, и ты знаешь это не хуже меня.
– В зале были не только лица из Правительства. Обычные люди, Китнисс, которые надеялись на то, что ты встанешь на их сторону.
– Сторону чего, Хеймитч? Сторону убийства? Или самосуда, который они устраивают? Тебе ли не знать, какой ценой достается победа в Играх. Тебе ли не знать, что переживут эти дети. Я приняла решение под давлением. Я была не готова к подобному!
– Но ты его, тем не менее, приняла! – резко отвечает он.
Я чувствую. Как обстановка между нами начинает накалятся. «Гримерная» сузилась до размеров подсобки. Воздух стал теплым, словно нагретый раскаленным пляжным солнцем. Я чувствую, что искать поддержки в лицах, которые окружали меня, бесполезно. Они не верят мне, они не верят в меня, они не верят в то, что я делаю. И где хваленый Эффект Китнисс, когда он так нужен?
Я замираю, по правую руку от меня становится Пит, все это время державшийся в стороне от нашей словесной перепалки.
После интервью он, в отличие от остальных, молчал. Только смотрел на меня немигающим взглядом. Он не пытался думать о последствиях моего поступка, он думал о причинах, которые меня к нему подтолкнули. Мне кажется, до сегодняшнего дня напарник не верил в то, что я смогу принять сторону беженцев, дабы изменить жизнь всего Панема в русло, которое не окрасится алым цветом крови. Пит сомневался во мне, ведь блеклые и навеянные охмором воспоминания все еще перебивали события его «прошлой» жизни.
Обрадовалась ли я, когда он стал на мою сторону? Испугалась или смутилась? Не знаю. Мне сложно говорить о чувствах, когда дело касается Пита Мелларка.
– Хеймитч, мы знали, что так будет, – наконец говорит он.
– И ты туда же, парень? Почему вы надеетесь на удачу, которая никогда не была на вашей стороне? Да вы себя видели? Затравленные, убитые, выгоревшие изнутри пешки, которыми вертят, как хотят. Несомненно, твою речь оценят по достоинству, Китнисс! – грозно выплевывает ментор.
– Она думает о беженцах так же, как и я.
– Думает о беженцах? Когда она думала о себе, Пит? С самых первых игр, а? Возможно, когда вытаскивала твою шкуру с арены? Или играла влюбленную, когда понимала, что иначе она не спасет свою семью? Нет, наверное, когда на Квартальной Бойне ей приходилось принимать ту мысль, что вернуть она может только тебя? В Тринадцатом, когда не отходила от твоей палаты, чтобы вместо дружеских объятий ты попытался ее задушить? Принимать переродка внутри тебя, чтобы каждый приступ приносил понимание того, что тот Пит Мелларк давно сдох на арене? Ты настолько слеп, чтобы…
– Заткнись.
Неестественно стальной голос наполняют
Не могу. Слышать подобное из уст ментора – это предательство с его стороны. Пускай это был всего лишь порыв, минутная слабость под давлением злобы, но он не мог, просто не имел права говорить подобного. Я слышу хруст зубов. Я наблюдаю за происходящем в комнате со стороны, будто я не участник, а только зритель.
В моей голове перемешиваются все события, произошедшие за последние несколько недель – я забываюсь. И когда, наконец, могу видеть, я прихожу в недоумение.
Усталая Эффи, озлобленный Хеймитч, уверенный Пит, сжавшиеся, словно комочек, Далия и Фелиция, угрюмый Этан. Они все – все до единого – непонимающе, затравленно и обескуражено смотрят… на меня. Наждачный голос, хруст челюсти – это была я.
Я чувствую, как зла на Хеймитча. Как зла на каждого, кто теперь знал о моих препятствиях и истинных трудностях. И это чувство - не буря и не шквал, не заползающая и отогревающаяся под сердцем змейка, это высвобождение. Жирная точка на всех моих эмоциях. Я чувствую, как капля за каплей мое сознание заполняет злость. Ее слишком много – я напоминаю себе чашу, переполненную вязкой, отвратно пахнущей жижей. Чашей, которая полна до краев.
Воздух со свистом проходит сквозь ноздри. Я то, что не убило меня тогда в пекарне. Это – переродок. Мне кажется, еще мгновение, и я покроюсь шерстью, коренные зубы сменятся клыками и вгрызутся в теплую и мясистую плоть.
– Китнисс.
Слишком слабый зов. Я не откликнусь на него.
– Есть, что добавить? – говорю я.
Говорю? Скорее отчеканиваю, бросаю или выплевываю в лицо остолбенелому ментору. Он качает головой. Все ясно – он-то выпустил пар. Слабо скалюсь ему в ответ и, вставая, говорю:
– Славно.
Одно слово, а сколько цинизма было вложено в эти шесть букв. Впереди меня ждал целый вечер, подготовленный новыми Распорядителями Игр. Жест благодарности оставшимся победителям. Самым стойким и отважным. Самым живучим тварям.
Словно этот вечер вернет нам утерянное. Словно этот вечер принесет каждому из нас радость. Словно этот вечер не живое напоминание того, что мы все – ходячие мертвецы.
«Выгоревшие изнутри пешки»..
***
Сад переполнен людьми, но здесь я могу дышать спокойнее, чем в гримерной. Но это ненадолго. Несколько шагов - и я ощущаю запах тысячи и одной «фальшивой» розы. Прекрасную «поляну» Сноу пожалели. Оставили потехи ради. Эта потеха отзывается во мне рвотными позывами, которые я, кстати, с трудом сдерживаю.
Мне улыбаются. Приветливо здороваются, а иногда, что особенно вводило в оцепенение, расцеловывают в обе щеки. Я стараюсь отвечать тем же, но вряд ли мои улыбки походят на искренние. Все помнили мои слова – все знают, что теперь я враг под номером один. Вроде того, каким для всех ранее являлся Сноу. Вот это действительно – ирония.
Столы сервированы намного скромнее, чем прежде. Они не пухнут от разнообразия блюд; вся еда однообразна, но её много, остальное же мало волнует неприхотливых гостей.