Голос булата
Шрифт:
– Откуда ты такой взялся? – подняв брови спросил князь. – Десятком воев город шурмовать не испугался, а тут стоишь как девица краснеешь.
– Ничего я не краснею! – окрепшим голосом ответил паренек. – Просто князя впервый раз вижу.
Бояре опешили… Чтоб так вот кто-то с князем по свойски болтал… Где видано?
Владимир взглянул одобрительно и все успокоились.
– Дайте мне гривну! – поднимаясь с кресла молвил он.
Вновь заиграла музыка, а Микулка не веря свои глазам смотрел как старый боярин поднес князю сверкающий золотой обруч, как Владимир свой рукой застегнул его на Микулкиной шее. Музыка смолкла.
– Спасибо, неизвестный витязь! – совершенно серьезно сказал князь. – Много ты народу своим подвигом сберег.
Снова взревел рог, завыла дуда, Микулка покланился князю, давя в себе подступившие от радости слезы, потом повернулся к боярам и воеводам и повинуясь какому-то душевному порыву поклонился и им.
Когда музыка стихла, все уселись за стол, а Микулку усадили по правую руку от князя.
И пошел пир… Такого пира Микулка не то что не видывал, а даже и слыхом не слыхивал. Еды было столько, что глаз замылился, не зная за какое блюдо уцепиться, ноздри щекотали манящие запахи, аппетитные, пряные, хмельные… Звенела посуда, раздавались негромкие пока голоса, не заведенные игривым хмелем. Микулка понял, что всего ему тут не съесть, даже если натужится, а потому надо хотя бы побольше попробовать. Он сразу наложил в блюдо квашенных овощей для разминки перед мясом, попробовал их и пряная закуска огнем разожгла дремавшую жажду. А тут и здравицу князю воскликнули бояре, звякнули кубки, стукнули чаши. Паренек ухватил свой кубок, украдкой понюхал, вызвав улыбку сидевшего напротив Извека и зажмурившись хлебнул крепкого зелья. Но и ну! Пряности, по сравнению с ним, льдом показались! Дыхание сперло и Микулка принялся молотить овощи так, словно это была последняя еда в целом свете.
Он подметил, что никто по многу не берет, набирают по куску разного, чтоб не обидеть князя, всего попробовать. Тут-то Микулка и вошел во вкус… Отроки и девки сновали от кухни до трапезной без перерыва, подносили молочных кабанчиков, целиком запеченую рыбу, горы битой птицы, лебедей и гусей запеченных в перьях. И целые кадушки запасенных с осени овощей, приправленных ароматными травами и острыми пряностями из далеких солнечных стран. А меду и олу подносили и вовсе без меры.
То и дело кто-то выкрикивал здравицу князю и доблесной дружине, воеводам и известным витязям. Все изрядно подпились, подобрели, нахваливали друг друга на все лады. На Микулку уже никто не обращал особого внимания и он украдкой ощупал непривычно тяжелую гривну из чистого солнечно-желтого золота.
– Здрав буде молодой витязь Микула, селянин подкиевский! – громко выкрикнул Извек, когда немного стихли захмелевшие голоса пирующих.
– Здрав буде! – охотно подхватили бояре, воеводы и заслуженные вои, расплескивая мед из чарок и кубков.
Микулка глянул на Извека и встал, повинуясь поданому десятником знаку.
– Благодарствуйте, храбрые витязи! – поклонился паренек и одним духом осушил чеканный серебряный кубок.
Тут же пьяный говор закрутился вокруг новичка, потому как мысли уже цеплялись за самое близкое и простое. Пророчили славное будущее, восхваляли смелость и находчивость. Паренек как-то неуютно себя почувствовал, не привык, чтоб его хвалили. Даже дед Зарян чаще казывал слово "дурень", чем скуповатое в его устах "молодец". А тут распелись прямо аки соловьи.
Да еще и воеводу Тита помянули. Мол какбы не его поспешность и дурь надменная, так взяли бы Полоцк куда меньшей кровью. Надо, баяли спьяну, старшим воеводой молодого Микулу сделать, вот то бы толк был. Ему, поди, и рать не надобна, коль он с десятком тиверцев стены одолел.
Сам Тит сидел хмуро, на насмешки не реагировал, только заливал кипевшую внутри злобу старым ромейским вином.
– Плохо дело! – задумчиво протянул Голос. – Врага ты себе нажил не самого слабого. Береги спину! Такой сзади ударит, даже не задумается.
Пир был в разгаре. Владимир встал с кресла и поднял руку, призывая к молчанию. Все почтительно затихли, а до кого не дощло сразу, те опомнились от многчисленых тычков в бока, побурчали и стихли.
– Бояре, воеводы и славные витязи! – сильным задорным голосом обратился к пирующим князь. – Вот и одержали мы победу, в которую не все верили. Теперь пойдем в столькный Киев, защищать покон и веру отцов-дедов наших. Худые дела творит брат мой Ярополк, не принял ни одной от меня грамоты, побил послов, посмеялся надо мной. А хуже всего то, что повинен он в смерти Олега Древлянского, а значит и против меня оружие точит. Говорят, что хочет он одного на Руси князя, чтоб вся власть в его руках была. Верно… Вот и будет ему один князь. Да только не тот, коего он на Киевский стол метил.
А коль возьмем Киев в свои руки, если помугут нам в том древние наши Боги, то будет старый покон и старая вера, и обычаи старые. Не позволю я ворогу по кускам Русь растащить, еше отберу и то, что за смутное время отпало. Пойдете со мной?
– Хоть к Ящеру в зубы! Куда позовешь, князь! – заорали пьяные голоса.
Владимир улыбнулся и с легким кивком продолжил:
– Не зря я верил в вас, соратники мои! Разрознена Русь, развалена, всяко племя себя мнит превеликим, а по сути что? Ломятся под ворогом аки прутики! А уж коль соберем мы эти прутики в вязанку, то кто их изломит? Пришло время славить Русь и словами и делами, и трудом и победами боевыми. Коль сядем в Киеве, соберу я всех кощуников, певцов-музыкантов, витязей могучих на знатный пир, с поклоном попрошу Руси служить, крепить ее славу и силу. И сделаем ее покрепче ромейской империи, что протянулась через два моря. Разве не русичи краше всех песни поют? Разве не наши вои в одиночку против целой рати биться в силах? Вот молодой витязь, безвестный Микула, что стдит праворуч от меня. Жил незнамо в какой глуши, а каков в бою оказался! Сколько по всей Руси таких безвестных героев? Всех созвать надо, всех в единый кулак соеденить.
Заорали воодушевленные воеводы, зазвенели кубки, полилось вино и мед. Владимир сел и присоеденился к веселой гулянке, шутил, смеялся со всеми.
У Микулки уже от меда и шуму начинала кругом идти голова, а пузо едва пояс с пряжки не срывало, так отяжелело от еды и питья.
Ближе к полудню князь покинул трапезную, пошел совет держать с воеводами. О чем – никто не ведал, но Тита с собой не взяли.
Паренек подметил, что народ потихоньку из-за столов разбредается на свежий воздух, решил и сам пойти пройтись, а то уже никаких сил сидеть не осталось. Он встал и на нетвердых ногах двинулся к черному выходу, придерживая рукой Кладенец, непривычно бивший в ногу. Оттуда до ворот ближе, а там и лесок, полежать на траве, облака поразглядывать. После такой еды это самое дело.
Облаков и впрямь набежала целая отара, но они были белыми и игривыми, как ягнята, прыгающие на голубом лугу неба. Микулка отвязал коня, миновал восточные ворота, разминая пыль новенькими воловьими сапогами, перешел гостинец и увалился в траву на окраине леса, оставив Ветерка порезвиться на воле. Облака играли вверху, меняли очертания, соеденялись друг с дружкой и разбегались послушные ветру.
Паренек с грустью вспомнил Диву, единственного своего живого друга, если не считать благосклонного к нему десятника Извека. Дивушка… Милая, таинственная. Добрая… Где она сейчас, кому помогает? А может сидит и грустит в своей пещере у моря.
Паренек погрузился в мечтательную полудрему и с трудом выкарабкался из нее, заслышав близкий треск веток под чьими-то ногами. Он вскочил, еще ничего не воспринимая вокруг, едва разлепив тяжелые веки. И тут же его сбили тяжелым ударом. Микулка потянулся за спину, ища рукоять, но ее там не было, а болтавшийся на поясе меч только мешал двигаться. Он пополз на четвереньках и снова получил сокрушительный удар по ребрам, да так, что чуть дух из него не вышибло.
– В омут его тяни! – раздался знакомый суровый голосище Тита. – Тут недалече. И добавь ему, чтоб не дергался.