Голос моря. Научно-фантастические повести
Шрифт:
"Чего только не делает больное самолюбие, - подумал я.
– Ведь вот, кажется, человек, широко мыслящий, горячо к сердцу принимает общественные нужды, а затронь эту струну, - и вот просыпается в человеке то мелкое, от чего нам всем давно пора избавиться".
Я тогда ошибался, как это выяснилось гораздо позже, но мне в то время казалось, что я имел право так строго судить Петра Ивановича. Ведь, работая над своим проектом усовершенствования резонатора, я не искал ничего для себя лично - ни славы, ни признания своих заслуг: я заранее решил, что передам чертеж исследовательской
Разочарованный и неудовлетворенный, лег я спать в эту ночь и долго не мог заснуть, все время ворочался с боку на бок.
Смородинов же, как доложил он мне утром, наоборот, спал в эту ночь сном праведника.
После завтрака я попросил машину и в директорском зисе помчался на станцию.
Предупрежденные по телефону, сотрудники лаборатории немедленно по моем приезде собрались для обсуждения проекта. Шаврова не было на станции, но мы пригласили нескольких специалистов из других лабораторий.
Моя схема в общем встретила одобрение, хотя вокруг нее развернулась довольно оживленная дискуссия. Было высказано много замечаний, в том числе и весьма дельных. Так, некоторые товарищи справедливо указывали на то, что прибор получается слишком громоздким.
– Вы морскую блоху, - заметил один из оппонентов, - превратили в бегемота.
– Но ведь он не прыгать должен, - попробовал отшутиться я, - а предсказывать шторм.
– Блоха тоже предсказывает шторм, - возразил этот скептик, - но, кроме того она если и не прыгает, то во всяком случае подвижна.
– Мне кажется, - сказал я искренне, - что прибор, созданный нашими общими усилиями, будет несравненно более совершенен, чем блоха. Ведь он не просто ощущает какие-то изменения в атмосфере - вряд ли что-нибудь большее чувствует блоха, а дает возможность анализировать их, определяет частоту и амплитуду колебаний, - Это, разумеется, правильно, - не успокаивался упрямец, иначе и не может быть. Разумеется, прибор, созданный людьми, едва ли будет совершеннее произведения природы, но не следует блохе уступать ни в чем А по габаритам-то она ведь вас бьет!
Он напомнил мне своим упорством и осторожностью Петра Ивановича. Я вздохнул, вспомнит, нашу последнюю беседу с ним.
В конце концов решили изготовить пробный экземпляр прибор с учетом тех замечаний, которые были сделаны на совещании. Я обещал подумать над монтажной схемой, с тем чтобы попытаться сократить размеры прибора, хотя, конечно, довести его до величины блохи не брался.
Должен сказать, что в лаборатории были несколько смущены тем, что человек, не имеющий к ней никакого отношения, так горячо заинтересовался прибором, с которым давно и не спеша здесь работали. То, что я не просто высказывал разные свои соображения или пожелания, а представил готовый вариант реконструкции прибора, произвело сильное впечатление.
Заведующий лабораторией доцент Горбунов, низенький человек с лысиной, со вздохом говорил мне, пожимая руку:
– Спасибо! Большое спасибо за помощь.
А мой главный
– Это хорошо, что вы их встряхнули. У нас вся станция как станция, а эта пятая лаборатория - предмет наших внутренних споров. Здесь собрались все какие-то созерцатели И дело знают, и науку любят, и люди в общем неплохие, но вот дуновения жизни по-настоящему не ощущают! Знаете, такая тихая заводь на берегу моря Борьбы мало! Ну, что же, - добавил он, - ваш проект, по существу говоря, является лучшей формой критики работы пятой лаборатории. Они это, конечно, почувствовали. Это очень хорошо. A прибор - закончил он неожиданно, - прибор попробуем. Ничего, если не сразу получится все как надо. Главное - действовать!
Из этого я мог заключить, что он не в сильном восторге от моего проекта.
Странная судьба постигла это мое начинание, которому я отдал столько бессонных ночей.
Петр Иванович, на радостное изумление которого я рассчитывал, отнесся к моей работе более чем сдержанно. В чем-то, мне казалось, даже не одобрял ее, хотя я не мог догадаться, чем я провинился.
Костя главный смысл сделанного мной видел в том, что все больше людей включается в решение проблемы, имеющей большое научное и хозяйственное значение. Но куда же включаться больше, если проблема решена!
А этот мой оппонент на станции основной моей заслугой признает критику делом работы лаборатории, которую здесь считают отстающей.
Ну, а сам-то проект, черт возьми! Ведь прибор, предсказывающий шторм, создан, если только мои расчеты правильны и никто их не опроверг. Такое непонятно холодное отношение к конкретным результатам моего труда со стороны этих трех разных людей меня удивляло.
Вот уж поистине - на всех не угодишь! Но я ловил себя не мысли, что мне особенно хотелось угодить именно этим людям. Это были, как я чувствовал, по-настоящему ищущие, требовательные к себе и к другим, искренне заинтересованные в успехе дела люди.
Возвратившись в санаторий, я прошел на метеостанцию. Мне хотелось рассказать Косте Никитину о результатах совещания.
Я застал у него Безрученко. Узнав, что прибор, о котором он уже слышал, сдается на изготовление, этот обычно спокойный и сдержанный человек взял мою руку обеими своими руками и так горячо ее пожал, что я был утешен за все свои огорчения.
"В конце концов я сделал все, что мог, - облегченно думал я, укладываясь спать в эту ночь.
– Что еще можно от меня требовать?" И я заснул со спокойной душой.
Я переработал чертежи и отправил их на станцию. Съездить туда сам я не успел, потому что подошел конец моему пребыванию в санатории. Петр Иванович, оставшийся еще на несколько дней, вышел провожать меня к автобусу. Он заботливо осмотрел, как уложены мои вещи, посоветовал надеть пальто, чтобы не надуло ветром в дороге, и на прощание сказал:
– А все-таки вы молодец! Вот не успокоились же Взялись за этот прибор. Ну, от души желаю вам удачи!
Мне послышалась в его голосе как бы нотка сожаления.