Голос ночной птицы
Шрифт:
— Продолжайте, Эдуард, — спокойным голосом велел человек у окна. — Я готов слушать.
— Да, сэр. — Говоривший, Эдуард Уинстон, вернулся к тому, что было записано в его книге. — Гуд высказал предложение относительно плодовых деревьев и счел важным, чтобы я вам его передал.
Гость снова замолчал.
— И в чем оно состоит?
Перед тем как заговорить, Уинстон поднял руку и медленно провел по губам двумя пальцами. Человек у окна ждал, распрямив широкие плечи. Уинстон сказал:
— Гуд предложил их сжечь.
— Сколько их сжечь? Только пораженные?
— Нет, сэр. Все.
Наступило долгое молчание. Человек у окна сделал глубокий
— Все, — повторил он.
— Гуд считает, что только огнем можно убить вредителя. Он говорит, что не будет пользы в конечном счете, если сжечь только те, у которых есть признаки заражения. Более того, он считает, что сады следует перенести, а землю очистить морской водой и золой.
Человек у окна издал тихий звук, в котором послышалось некоторое страдание. Когда он заговорил, голос его был тих.
— Сколько же всего деревьев следует сжечь? Уинстон заглянул в гроссбух:
— Восемьдесят четыре яблони, пятьдесят две сливы, семьдесят восемь черешневых, сорок четыре грушевых.
— То есть опять начать с самого начала?
— Боюсь, что да, сэр. Как я всегда говорю, береженого Бог бережет.
— Черт побери! — шепнул человек у окна. Он оперся руками на подоконник, глядя прищуренными покрасневшими глазами на свои погибающие мечты и дело рук своих. — Это она прокляла нас, Эдуард?
— Мне неизвестно, сэр, — ответил Уинстон с полной искренностью.
Роберт Бидвелл, человек у окна, был сорока семи лет от роду и нес на себе множество следов трудной жизни. Лицо с глубокими складками осунулось, лоб избороздили морщины, еще одна сетка морщин окружила тонкогубый рот и прорезала подбородок. И множество этих следов досталось ему в последние пять лет, с того дня, как он получил официальные бумаги, передающие ему 990 акров прибрежной земли в колонии Каролина. Но это была его мечта, и сейчас перед ним, под охряным солнцем, косо пробивающемся через зловеще нависшие тучи, лежало его творение.
Он нарек его Фаунт-Роял. [1] Причина тому была двоякая: одна — благодарность королю Вильгельму и королеве Марии за кладезь веры в его способности руководителя и исполнителя, а вторая — географическое положение на путях будущей торговли. Примерно в шестидесяти ярдах от передних ворот дома Бидвелла — который был единственным двухэтажным в округе — находился сам источник: продолговатое озерцо пресной, аквамаринового цвета воды, покрывающей почти три акра. Бидвелл узнал от землемера, который составил карту этой местности несколько лет назад, а заодно промерил источник, что в нем более сорока футов глубины. Источник был жизненно важен для поселка: в этой стране соленых болот и гнилых черных прудов живой ключ означал пресную воду в изобилии.
1
Королевский источник. — Примеч. пер.
На отмелях озерца росли камыши; отважные дикие цветы, способные выносить резкий холод источника, пятнами цеплялись за травянистые берега. Поскольку источник был центром Фаунт-Рояла, все улицы — глинистая поверхность их была укреплена песком и ракушечной крошкой — расходились от него. Их было четыре, и назвал их Бидвелл. Истина шла на восток, Трудолюбие — на запад, Гармония — на север, Мир — на
На улице Трудолюбия раздувал мехи кузнец, на улице Истины расположилась школа вместе с деревенской лавкой, улица Гармонии приютила три церкви: англиканскую, лютеранскую и пресвитерианскую; кладбище на улице Гармонии было невелико, но, к несчастью, достаточно плотно заселено. Улица Мира вела мимо хижин рабов и личной конюшни Бидвелла к лесу, который слегка не доходил до болота с приливной водой, а дальше — море. Улица Трудолюбия переходила в сады и поля, где Бидвелл надеялся увидеть когда-нибудь изобилие яблок, груш, хлопка, зерна, бобов и табака. На улице Истины располагалась также тюрьма, где держали «ее»; находившееся же неподалеку здание служило домом собраний. Лавка цирюльника-хирурга поместилась на улице Гармонии, рядом с «Общедоступной таверной» Ван-Ганди и некоторыми другими малыми предприятиями, рассеявшимися по зародышу города в надежде, что мечта Бидвелла о самом южном из больших городов принесет плоды.
Из 990 акров, приобретенных Бидвеллом, было застроено, вспахано и превращено в пастбища вряд ли больше двухсот. Вокруг всего поселка, садов и прочего шла стена из заостренных ошкуренных бревен для защиты от индейцев. Единственным путем в поселок и из него — если не считать морского берега, хотя и там в лесу стояла сторожевая башня, где днем и ночью дежурил милиционер с мушкетом, — были главные ворота, открывавшиеся на улицу Гармонии. Возле ворот также имелась сторожевая башня, откуда дежурному милиционеру виден был любой приближающийся к поселку по дороге.
Пока что за всю историю Фаунт-Рояла индейцы не приносили никаких хлопот. Они были даже невидимы, и Бидвелл мог бы усомниться, что они есть ближе, чем за сотню миль, если бы Соломон Стайлз не обнаружил во время охотничьей экспедиции странные символы, нарисованные на сосне. Стайлз, траппер и в некотором смысле охотник, объяснил Бидвеллу, что индейцы таким образом отметили границу, которую не следует нарушать. Бидвелл решил пока это дело оставить, хотя, согласно королевскому декрету, земля принадлежала ему. Лучше не будоражить краснокожих, пока не придет время их выкурить. Видеть свою мечту в таком жалком виде — от этого у Бидвелла заболели глаза. Слишком много пустых домов, слишком много заросших бурьяном садов, слишком много сломанных изгородей. Безнадзорные свиньи валялись в грязи, шлялись собаки, мрачные и злобные. За последний месяц пять крепких строений — все к тому времени опустевшие — были превращены в кучу золы ночными пожарами, и запах гари еще держался в воздухе. Бидвелл знал, кого жители винили в этих пожарах. Если не прямо от ее руки, то от рук — или лап, возможно, — адских тварей и бесов, которых она вызвала. Огонь — их язык, и они очень ясно говорили то, что хотели сказать.
Его творение погибало. Она убивала его. Пусть решетки и толстые стены тюрьмы держат ее тело, ее дух — ее призрак — улетал танцевать и резвиться с нечестивым любовником, строить новые козни на горе и погибель мечте Бидвелла. Изгнать подобную гидру на милость джунглей было бы недостаточно: она открыто заявила, что не уйдет и никакая сила на земле не заставит ее покинуть свой дом. Не будь Бидвелл человеком законопослушным, он бы просто велел повесить ее, и все тут. На дело будет представлено суду, и помоги Бог судье, который станет его вести.