Голос в ночи. Переселение душ. Лунатики
Шрифт:
— Еще Лейбниц задавал резонный вопрос: «Что хорошего, сударь, было бы, если бы вы стали китайским императором, при условии, что вы забудете, кем вы были? Разве это не то же самое, как если бы бог в момент, когда уничтожил вас, создал в Китае императора?» Это совершенно справедливо. Ведь память — основа нашей личности. Мечтая о бессмертии, мы хотим вечно хранить память о счастливых днях, о беседах с друзьями, о путешествиях и увиденной красоте мира. Мы хотим, чтобы не гасло наше сознание, не исчезала память.
Но тогда жизнь остановилась бы, а память наша
А мозг, к сожалению, разрушается и умирает прежде всего. Достаточно нескольких минут, и в его клетках происходят необратимые изменения. Не случайно теперь, когда начали пересаживать сердце и другие внутренние органы, напомнил Морис, именно гибель мозга стала общепринятым признаком смерти человека. А когда погибает мозг, умирают к гаснут все воспоминания, хранившиеся в его клетках.
— Жизнь — это постоянное обновление, а оно невозможно без гибели, отмирания устаревшего и смены поколений. Так что других жизней у нас не будет, придется с этим смириться. Тем дороже мы должны ценить и беречь эту — единственную, данную нам природой. Хотя бы не укорачивать ее, не уродовать, не калечить, постараться сделать счастливой и прекрасной. И добиться этого можно лишь одним способом: не увлекаться пустыми мистическими мечтаниями о переселении душ, а заняться реальными вопросами продления жизни и облегчения ее.
Морис поклонился и под шумные аплодисменты спустился со сцены.
— Ну как? — спросил он, когда почти все уже вышли из зала, и ему удалось пробраться к нам.
— Великолепно! — воскликнул Тренер.
Но я из педагогических соображений напустилась на мужа:
— Ты неисправим. Все же устроил скандал.
— Но у меня не оставалось иного выхода. Надо было разоблачить этого жулика, и немедленно. Ведь он мог уехать хотя бы в Женеву и оказался бы уже в другом кантоне, вне досягаемости нашего уважаемого комиссара.
— Ну, это не так страшно… Коллеги не отказались бы мне помочь.
— Тем более, все показывали по телевидению, — продолжал Морис. — Разве я мог упустить возможность разоблачить его сразу перед всей Швейцарией?!
— Все равно ты ужасный нахал, — сказала я. — Как ты издевался над бедным Арвидом.
— Ничего, он это заслужил. Ты же знаешь, что повторение жульнических трюков, которые выдают за мистические чудеса, убеждает всегда куда лучше самых подробных, чисто логических объяснений. Не будет теперь заниматься распространением мистики и помогать жуликам. А йог? Вы его не упустили? — повернулся Морис к комиссару.
— Нет. Сидит. Выясняем его личность. Есть данные, что он такой же индус, как мы с вами. А я тоже не терял времени и раздобыл улику, полностью подтверждающую, что вы его правильно раскусили. — Гренер достал из кармана маленькую магнитофонную кассету. — Мне тоже показалось интересным послушать,
— Отлично! — обрадовался Морис, подавая комиссару бутылочку с темной жидкостью. — Плюс вот это вам для анализа. Теперь он не отвертится. Хотя и отделается пустяками, верно?
Комиссар меланхолически кивнул:
— К сожалению, для подобных мошенников законы у нас весьма либеральны, вы же знаете. Но годика три тюрьмы я ему обеспечу. А главное, надеюсь, никакой Руди, Ганс или Мари больше не станут вешаться или травиться из-за этих мистических бредней.
— Будем надеяться, — кивнул Морис.
Боевое возбуждение уже покинуло его, муж погрустнел, и стало видно, как он устал.
Я взяла его под руку и, утешая, крепко прижалась к нему.
Я понимала, что его удручает. Сколько раз муж мне говорил:
— Вся беда в том, что того, кто хочет верить в чудеса, жаждет их, разубедить практически невозможно. Все доказательства разбиваются об их слепую веру, как о стену. Еще Кьеркегор справедливо отмечал, что вера и не нуждается в доказательствах. Она им всегда враждебна, просто несовместима с ними.
Муж приводил мне печальный пример Уильяма Крукса — как этот знаменитый физик, удостоенный за свои научные труды Нобелевской премии и рыцарского звания, увлекся спиритизмом и несколько лет занимался опытами с американкой Флоренс Кук, которая якобы могла вызывать с того света свою ровесницу, скончавшуюся в цветущем возрасте красивую девицу Кэти Кинг. Пройдоху Несколько раз уличали в обмане, но Крукс упрямо продолжал ей верить. Не переубедило его даже то, что Наконец сама Флоренс Кук через несколько лет со смехом рассказала одному репортеру, как дурачила ученого и буквально издевалась над ним. Но Крукс публично объявил, что миссис Кук из скромности возвела на себя напраслину, — так сильно ему хотелось верить в существование загробного мира и возможность общаться с его обитателями.
— Ведь каждого жулика приходится разоблачать заново, — вздохнул Морис. — Одного поймаешь с поличным — вылезает другой. Получается какая-то вечная борьба без победы…
Мы тут же убедились, как он был справедлив в своих опасениях.
В дверях зала нас поджидал смущенный устроитель вечера.
— Надеюсь, я ничем вас не обидел и не оскорбил ваши чувства, господин Арвид? — не очень уверенно спросил Морис. — Ведь это были обычные гипнотические опыты…
— О нет, что вы! Я всегда рад служить делу просвещения и науки, — ответил толстяк, смущаясь еще больше. — Но скажите честно, дорогой профессор, — помявшись, вдруг спросил он, тронув Мориса за локоть. — Теперь вы убедились в правоте теории переселения душ? Я не понял только, почему вы так ополчились на профессора Брахмачарию? Конечно, со строго научной точки зрения его теории, возможно, не без изъяна, допускаю. Но опыты? Ведь они так убедительны!