Голос в ночи. «Вспомни!»
Шрифт:
А в детстве сколько мне рассказывали об эльфах, гномах, злых духах, всадниках-скелетах, скачущих по ночам в горных ущельях? Пели песни о заколдованных принцессах, превращенных в камень, — я ведь их до сих пор не забыла, где-то прочно они засели в памяти, и в очертаниях многих скал, особенно вечером, в сумерках, мне мерещатся человеческие фигуры, и я обхожу их с опаской…
Дядя Франц, отправляясь в свой банк, всегда загадывал по номерам встречных автомашин «чет» или «нечет» — удача или нет. А перед смертью
«Конечно, болезнь на него повлияла», — убеждала я себя. Но когда загадочный голос снова начинал показывать свою власть…
Каждое утро, просыпаясь, я с ужасом думала: какой-то увижу сегодня тетку? Что она выкинет?
Несколько раз она вдруг переставала всех узнавать и разговаривала со мной, с доктором Ренаром, с окончательно перепуганной прислугой вполне логично, здраво, изысканно-вежливо, но как с людьми совершенно посторонними и незнакомыми, которых она впервые видит.
И нам лишь оставалось неумело подыгрывать ей, тоже притворяться, будто мы незнакомы, — и какой же тогда начинался в доме сумасшедший любительский спектакль, поневоле разыгрываемый бездарными актерами!
С Розали от этого случился истерический припадок, — я долго отпаивала ее водой и успокаивала.
— Мадемуазель Клодина, я больше не могу. Дайте мне расчет! — заливаясь слезами, просила девушка.
Я еле уговорила ее потерпеть еще немного.
А что нам оставалось делать? Я могла только упрямо твердить утром и вечером как заклинание: «Мне с каждым днем становится во всех отношениях лучше и лучше… Это проходит, это проходит».
Наверняка и доктор Ренар предавался таким же молитвам. Но они не помогали.
Однажды утром тетя не вышла к завтраку. Обеспокоенная, я заглянула к ней в комнату и увидела, что она стоит у стены, широко раскинув руки, — точь-в-точь в позе распятого Христа.
— Что с тобой? — ахнула я.
— Не мешай. Я должна искупить свои грехи.
Как мы с доктором Ренаром ее ни уговаривали, она простояла так весь день, словно пригвожденная.
Мне приходилось не только работать с натурщиками, но и несколько раз самой позировать друзьям-художникам. Уж я — то знаю, как трудно высидеть с вытянутой рукой даже пять минут.
Но тетя стояла не шевелясь, будто окаменела. А вечером вдруг рухнула на пол, совершенно обессиленная, но довольная, умиротворенная, шепча пересохшими губами:
— Он простил меня. Он снял меня с креста…
Я думала, что она имеет в виду все тот же проклятый голос. Но тетя вдруг добавила чуть слышно:
— Бедный Франц, теперь ты успокоишься. Я выполню твою волю.
— Ты слышала голос покойного дяди? Разговаривала с ним?!
— Да, — прошептала она и потеряла сознание. Этого еще не хватало: теперь она слышит и голос покойного мужа!
Когда мы с Розали и доктором Ренаром стали переносить тетю на кровать,
— Стигмы, — бормотал доктор Ренар, осматривая их. — Настоящие религиозные стигмы… Надо сделать перевязку. Я читал, что они возникают под влиянием экстаза и самовнушения, но никогда не видел… Поразительно!
Он только удивлялся, а я готова была сойти с ума. Бросилась к телефону и стала звонить доктору Жакобу. К счастью, он оказался дома.
— Доктор Ренар прав, — успокаивал он меня. — Такие стигмы возникают под влиянием внушения. Ничего страшного, утром они исчезнут так же быстро, как и появились. Только это, конечно, не самовнушение, как считает Ренар, а проделки голоса…
— Но она уверяет, будто начала теперь слышать и голос дяди Франца! — закричала я в трубку.
— Вот как?… — опешил Жакоб. — Голос своего мужа? Вы не ошиблись?
— Да. Она так сказала. И добавила, что выполнит его волю.
— Ну, не начинаете же вы верить в загробные голоса…
— А откуда он взялся? Может, вы ошиблись: это все-таки болезнь и самовнушение, как считает доктор Ренар? Слишком много голосов.
— Да, это странно, — задумчиво ответил он и надолго замолчал.
Я поняла, что Жакоб ничем мне не может помочь, извинилась за беспокойство, попрощалась с ним и положила трубку.
Доктор Ренар продолжал твердить, что никаких голосов нет — тете лишь кажется под влиянием болезни и самовнушения, будто она слышит их, — и ссылался на разные ученые труды, как будто я в них что-то понимала.
Кому верить? Я решила твердо отвезти тетю к психиатру, даже если она станет сопротивляться.
Но утром она проснулась веселой, здоровой, от кровавых ранок на руках не оказалось и следа, и я снова заколебалась.
А потом тетя впала в детство.
Она проснулась рано и выбежала на террасу, весело напевая давно забытую песенку детских далеких лет. В руках у нее был какой-то сверток, заменявший ей куклу. Что она только не вытворяла: носилась по всему саду, выскакивая с пугающими криками в самых неожиданных местах из кустов, прыгала через веревочку, водила со мной и с доктором Ренаром хоровод на лужайке!…
Было и смешно и страшно!
Тетя не притворялась, не играла в ребенка. Она в самом деле опять стала семилетней девочкой и резвилась как дитя — без всяких забот и воспоминаний.
Вырвав у меня из рук газету, она, шаловливо приплясывая и показывая язык, отбежала в угол и начала старательно и неумело делать бумажный кораблик.
Потом сдвинула в угол несколько стульев и, устроив из них домик, спряталась в него, время от времени выкрикивая:
— Ку-ку! — и хитро поглядывая на нас.