Голоса над рекой
Шрифт:
Лицо Распутина покрылось красными пятнами, вся суровость его как бы опала.
Валентин Григорьевич смущенно улыбался, что очень шло ему, был искренне растроган и сказал, что ТАКИХ ВСТРЕЧ У НЕГО ЕЩЕ НЕ БЫЛО. Вот ведь!! И бывшие "углы" нисколько не чувствовались, - они ведь не только могли быть - должны!
– диспут же был, всяк свое говорил, обсуждали, спорили, и хорошо, что спорили, а не молчали, для того и собрались, да и Распутин вон как доволен!
И было много цветов в дар писателю, очень много...
И передана была Валентину Григорьевичу - с ладошки на ладошку славная, деревянная
Ну, а тогда, тогда хорошо было.
В конце Распутин автографы раздавал, его много фотографировали, благодарили. Да, хорошо было.
Наконец Распутина проводили в приемный покой больницы, к которому должна была подъехать легковая машина, чтобы увезти писателя домой, в Иркутск.
Пока ждали ее, в приемник зашел мой муж (из своей больницы). Поздоровавшись с писателем, он извинился: "Жаль, не мог послушать. Партсобрание было".
И тут Валентин Григорьевич громко, очень громко, на весь приемник, отчетливо произнес: "А поменьше бы этих партсобраний было! Партия да партия! Куда ни плюнь! А к чему она, эта партия, зачем? Мы уже до того дошли, что даже так стали говорить: "Прошла зима, настало лето, спасибо партии за это!" Вот до чего докатились!" Угольные глаза его пылали. Губы были сжаты, так что их совсем не было видно...
Вот это да-а-а!!
Все, кто был в приемном покое, опешили, смутились, опустили глаза, головы (76-й год ведь!).
Многие, конечно, восхитились смелостью писателя, мы с мужем - во всяком случае.
Тут подошла легковушка, и Валентин Григорьевич, высокий и статный, богато и изящно, но очено скромно одетый, утопающий в цветах, попрощавшись со всеми, уехал домой.
"О"
"Остановись на миг, останови миг и осмотрись: как прекрасны, как сложны, как ранимы, как завидно свободны, как лучше тебя все собравшиеся за столом".
(А.Цыбулевский)
"О, други, не надо этак!"
(Слова из речитатива заключительной части 9-й симфонии Бетховена)
"П"
Перед какой безвестностью зимой, Каких еще тревог и потрясений
(А.Твардовский)
И было стихотворение одного из любимых ее поэтов - Наума Коржавина:
Предельно краток язык земной Он будет всегда таким.
С другим - это значит то, что со мной, Но - с другим.
И я давно победил эту боль, Ушел и махнул рукой:
С другой... это значит то, что с тобой, Но - с другой.
"Помни меня! Я тебе никогда не чужая.
Помни меня, не забудь меня! Слышишь? Не за..."
(П.Антокольский)
У деда с внуком были свои разговоры, часто повторяющиеся. Внук был мал, а у деда не так уж много было прекрасных воспоминаний, а разговоры чаще всего строились именно на них, на дедовых воспоминаниях...
Ну вот, был у них, среди других, разговор о фазанах, точнее, о павлинах.
Оказывается, у маленького деда дома жили настоящие павлины.
Просто так. Да, просто так. Две пары павлинов, этих прекрасных птиц. Они ходили по двору между курами, утками и гусями.
Появились они у них потому, что мама деда взяла павлиньи яйца у жены их сельского врача Картавы, у которого павлины жили давно -откуда-то врач привез их.
– Дед! А вы их потом тоже жарили, как кур?
– Павлинов? Павлинов жарить?? Ну, ты даешь!
– ошалело кричал дед.
– Да они же для красоты! Это же жар-птицы, понимаешь?
– Жар-птицы??
– потрясался внук.
– Ну. Жар-птицы. А ты - жарить...
Смущенный внук умолкал. А после рассказывал своим друзьям, что У ЕГО ДЕДА, КОГДА ОН БЫЛ МАЛЕНЬКИМ, ВО ДВОРЕ ЖИЛИ НАСТОЯЩИЕ ЖАР-ПТИЦЫ. ПРОСТО ТАК. ДЛЯ КРАСОТЫ.
Однажды кто-то зашел к ним домой с мандолиной. И дед запросто стал играть на ней. Играл и подпевал: "Где эта улица, где этот дом?", "Раскинулось море широко...", "Песню про Щорса" на украинском, "Аз дэр рэбэ Эле-мэйлах..." ("Когда учитель Эле-король...") на еврейском.
Он огорчился, когда пришлось вернуть мандолину хозяину. Они все искали ее тогда в магазинах, но мандолин не было. И потом не раз искали, а их все не было, да и дед вроде забыл о ней.
Однако, вспоминая друзей своей юности, он вспоминал и свою мандолину.
У них, почти у всех ребят, был какой-нибудь инструмент, и каждый подбирал разные песенки.
Иногда они собирались вместе, чтобы вместе поиграть, а в 7-м классе их учитель музыки организовал школьный струнный оркестр, в который все они вошли, и который был очень популярен - слушать его приходили и взрослые. Ребята выступали со сцены. Играли русские, украинские и еврейские песни. Некоторые девочки пели со сцены под их музыку, например, очень красивая девочка Зина Белинская.
На мандолине, кроме него, играли Мося и Зяма, на гитаре - Мара, на домре - Илья, на балалайке - Коля Плиц.
Когда теперь дед иногда слышал песни Утесова, он прямо расцветал весь и изумлялся: "Так ведь мы же все эти песенки еще когда пели!" И вдохновляясь, напевал одну за другой.
Где они теперь, школьные его друзья?
Мара и Зяма сгорели в танках, это он знал от матери Зямы, которая написала ему в армию и которую он видел после войны в 46 году, когда приезжал в свое село на место расстрела.