Голоса Серебряного века. Поэт о поэтах

Мочалова Ольга Алексеевна

3

Леса, где хозяином филин узкоглазый. Узорная сетка извилистых рек. В кустарнике путаясь непролазном, Бежал, задыхаясь, степной человек. Так замысла цепкий удачливый корень Встретил сочувственно лиственный звон. Серые срубы осели вскоре Русых, суровых, плотных племен. Кругом — непочатая неизвестность! Запах медвежий, шелест плывет. Поехало речками с грузным плеском Славянское дерево, мех и мед. О, сколько здесь черпается утра В преддверии истории, на заре! О, дикие взлеты нетронутых уток. Травы, не знающие о косаре! Не город еще, а звериная тропка, Кустарник, овраг, омут мутной воды! Не город, а замысел, а сноровка, Завязка малоизвестной Москвы! Еще

далеко до эпохи пречудной, Когда заглядится Москва в зеркала. Убогие вещи, немногие люди, Простой разговор, да лихие дела!

«Как старшая…»

Как старшая, высоко, издалека, Моя не бывшая, не будущая дочь, По-ангельски привольно волоока, Ты с сожалением в униженную ночь Моей души глядишь. Взглянув, стремишься мимо, Как лодка по морю, раздумчиво-легка. Так для того ли я копила столько мира, Чтоб рода цепь забросить в облака? Так для того ли я отстаивала нежность, Как белоцветный герб отличья своего, Чтоб с горькой ясностью познать всю безнадежность, Чтоб уронить пред дочкой старшинство!

ПОДЗЕМНАЯ МУЗЫКА

Все живое — безумно Или пугливо и жалобно. Смотрят взглядом одним — Море, собака, яблоня. Все мы — потомки мавров, Скрытых вулканов, трав. Огневеет в беге дыханье, Раздувается ветром рукав. Отражение каменной кручи В очертаниях крупных бродяг. Подгорелой подошвой топчем Поля, тротуары, чердак. Детский насторожен ужас В стекле распахнутых глаз. Играет подземная музыка В рукопожатьях для нас! Мокрым трепещет блеском Глубоководная любовь. Похаживают смерти, Кончают пропастью кровь… Юноша свет оставляет, Где был так непрочно счастлив, Нежное любопытство Черным огнем опалив!

ТЯЖЕЛЫЕ ПОРОДЫ

Зима и город запирают землю. Зеленой силы выключен приток. Далеко где-то, у корней сосновых, Болтается пресвежий голосок Природной прелести. А у тебя Два утра за месяца. Небес на пятачок. Ложится снег ребенком вечно мертвым, И тусклость оседает на плечо. Как будто длится черный ход квартиры, На месяца, на версты, во сто крат. До глубины не чувствуются вещи Сквозь блеклый электрический заряд. Несчастнеют тела, плутают души, Повсюду родится ползучий страх. Мы растеряли вольные движенья, А главное — тот гибкий запах… Тогда ищу не звезд я путеводных — В безводных недрах дорог путь камней. Порфир, базальт — тяжелые породы — Сочувствием содружественны мне! Такое же пятнистое вкрапленье В зажиме жизни — сердца минерал, Там, где пришлось, под гнетом наслоений, И из чего ты сам не выбирал…

БЕЗ УПРЕКА

Как белочка по сереньким утрам Сверкаешь быстрым прыганьем на стульях! Блеск влажный придаешь вещам, Которые замерзли и уснули! Я в старом женском колдовстве Все недочеты зная, всю усталость, За брошенную по глазастой синеве Хорошенькую губок алость Боюсь. Я сроки задержать хочу, Муть низменную отмахнув широко, И спинку обогреть дать лишний раз лучу — Тебе, так целостно не знающей упрека!

МОСКВА ЛЕТОМ

Тянется к обольстительным водам Воспаленный июлем язык. Никуда не уехавшие на воздух Полны грохота вечной езды. Язычницы в яркостных сарафанах, В откормленных ягодах бус — В парках культуры, на томных диванах, Вонзают в плоды свой укус. Грозой набухает великая стирка! Не мало ли прачкам двух рук? Полозьями ездит, как поезд, профыркав По белой рубашке, утюг! Не около водки, а около речки Кондуктор и управдом, Которых загаром бесчеловечным Сравняло со взрытым песком. Мужья, сыновья — все в разгаре, в

разгоне, В Сахаре огромных дней! В разуплотненном вечернем доме Убывает цепочка огней… Ночь съедена белым полурассветом, Работами над метро… Врасплох и насильственно каждое лето Все возрасты грабит восторг. Купайся в дожде, бухгалтер усталый, Стой с розой, милиционер! Пока по столице ветвями усатый, Полнобокий проходит зверь! Потная подлость трамвайной давки, Изуродованная страсть — Прозрачны от первой встречной купавки, Которую нищий продаст!

НЕУТОМИМОСТЬ

Пешеходы В старых калошах, Нарсудящиеся, Заботливо Покупающие вещи, Угрюмые В ожиданье трамвая, Сутулые От ветра — Я люблю, люди, в вас Неутомимость гномов, Долбящих молотом Недра! Сколько дождливых прохожих! Как спины, Беспросветные лица! Редкой радостью Рыжая прядь волос Запомнится! Дар улицы. Вспыхнет искра трамвайная Синим узлом, Рядом сосед осипший Объяснит темный путь за заставу, Мирно дохнув Винищем! Все! Каждые! Теплые! Обыкновенные! Смешавшие сверканье и скверну! Только вам — Слишком смертным — Стоит хранить Верность! И в ежедневной, серой Присутствуя Людской гуще, Люблю Алгебраическую странность Бесчисленного числа Живших, Живущих.

«Колючий груз» (1932–1936)

ЦЕХАМИ ГИБЕЛИ

Я почернела, как машина Среди заржавленных машин. Хромаю ослабевшей шиной Среди толкучих рукоспин. Отмучавшись страданьем женским, В полумужской впадаю срок. Наплакавшись по-деревенски, Иду вперед по воле ног. Завод громко стучащей жизни Ремнями втягивает в дни! Зажав губами укоризны, Цехами гибели иди! Повиноваться заставляя, Винты и скрепы льнут к плечу. К железной технике существованья Холодный подбираю ключ.

КОЛЮЧИЙ ГРУЗ

Душа кричит, неся колючий груз Позорных и обычнейших страданий Среди кровавой зелени дерев, Надменности многоэтажных зданий! Душа трепещет в остром сквозняке, В наитьях суевернейших сомнений, Подскакивая рыбою живой На раскаленной сковородке мнений. О, как он узок, как не вознесен — Безумный, серый, рыбий ужас! Двусмысленно запутан лабиринт, Смыкающийся с каждым годом уже! Следы когтей, порвавших говор струн! Прицел заостренного злобой глаза! Отталкиванье грузное существ, Среди которых надо плыть и лазить! Не отличая дали от болот, Мешаясь с медно-серою погодой, Путем окольным, горьким и скупым, Иду с неведомою мне породой!

ЯНВАРЬ

Откупоривают пространства холода. Осколками потрескивают звуки. Близка неумолимая нужда И вечность обязательной разлуки. Бежим, тяжелой высотою налиты, Спасаемся в убогих норах! Мороз — художник четкой нищеты И человечьей, и вороньей. Бежим по улицам не в силах отдыхать, Исполнены натуги жесткой, Чтоб голоса любимых услыхать, Чтобы лицо не побелело воском! Я стекленею до потери слез. А рядом — служащий с пронзенными руками, Не в силах выдохнуть мороз, Пытаясь рану отогреть губами… Сегодня лучший воротник Алмазом воздуха распорот! Неузнаваемые для себя самих, Мы узнаем друг в друге только холод.