Голосую за любовь
Шрифт:
— Я его не знала, Бода, а если б и знала — он же похоронен не на этом кладбище. Сиди спокойно, чего ты все время елозишь! До танцев еще больше часа!
— Ты думаешь, мы просидим здесь целый час?
— А почему бы и нет? Тут или в другом месте. Главное, чтобы туда не посмел прийти мой отец! — засмеялась она, и я спросил, как он выглядит. Ее отец — высокий, черноглазый? Она понимает, почему я это спрашиваю? Она не поняла. Сказала, что отец ее среднего роста и глаза у него голубоватые или что-то в этом роде. Мне не надо беспокоиться. Худшее, что он может сделать, — это выгнать ее из
Словно фата-моргана маячил перед нами остров Самоа. Мы уже слышали, как Тихий океан плещется о его коралловые берега, как шуршат ветвями пальмы, а потом крик и взмахи крыльев невиданных пестрых птиц, шелест лиан, в которых прыгают обезьяны, и наши собственные голоса, напоенные светом и теплом.
— Уедем, Рашида! Сразу же уедем! — Я привлек к себе ее голову, и она вся изогнулась, тоненькая и гибкая, как лоза, а губы ее были свежие, нежные и прохладные, какие бывают у совсем маленьких детей, а потом улыбнулась и сказала, что мы, конечно, уедем, но не сейчас, не сию минуту, что надо дождаться конца учебного года, доделать все дела и, разумеется, все приготовить. Она взяла меня за руку, а потом поднесла ее к губам и, смеясь, укусила.
— Мы же не беглецы, — прошептала еще. — Мы уедем только после того, как все, что надо, закончим, все сделаем, Бода! — Словно отбивая такт своим словам, она ударяла ногой о землю, и это было смешно.
А я чувствовал себя беглецом. Я хотел именно сбежать и сознавал это, только не мог ей всего объяснить.
— Я ничего не должен здесь кончать, и мне на все наплевать. Мне не за что ухватиться и не за что держаться. Я как раз и хочу сбежать, Рашида! Ну скажи, что меня здесь держит, скажи? — Я взял ее за плечи и начал трясти, как безумный, пока она не засмеялась и не вырвалась.
— Не за что ухватиться? Брось! Ухватись зубами за ветер и держись! — Она опять улыбнулась, и я тоже, хоть это было совсем глупо. Потом сказал, что ее предложение гениально, просто гениально. И мы оба расхохотались.
В прозрачных сумерках рядом послышались шаги. Шепот. «Ты же знаешь, я навсегда твой! Ты знаешь это!» Потом звук поцелуя, какой-то приглушенный смех и затем: «Это же тебе не впервой? Я же не болван, у тебя уже это было!» — «Что, что? Вечная любовь? Ну, да! Ты это, видно, где-то прочитал?» — «Почему прочитал? Разве обо всем написано в книгах?..» — «Знаешь, я люблю…» Опять какой-то смех, плотский, козлиный; белеющие женские груди за памятником. Гортанное венгерское «Istenem!»[12] и цыганская брань. «Istenem!»
Но тут прямо у нас за спиной послышалась возня, и донесся низкий, густой голос сорокалетнего мужчины.
— Это совсем не подходящее место! — защищалась женщина, но голос, страшно знакомый мне голос, настаивал и умолял. Я почувствовал, как у меня начали тянуться вверх уши, будто грибы после дождя. Этого прерывистого разговора мне никак нельзя было упустить. Теперь слышался только шелест накрахмаленной женской юбки, и снова мужской голос — уже торжествующий, звучащий на октаву ниже.
— Боже мой, Рашида! Это же отец! — Я схватил ее руку и потянул к себе, но она вырвала ее, опустила обратно на теплый
— Он не заметит, если мы даже встанем!
— Ну и что? А зачем орешь? Это твоя мачеха с ним? — Она прижалась ко мне так близко, что на щеках и на шее я ощутил ее горячее, влажное дыхание. Я обозвал ее несмышленым теленком. Раде Галац никогда бы не потащил сюда Станику, с законной женой такого не сделает ни один мужчина.
Я навострил уши, как борзая собака, и слушал. Сначала доносилось тяжелое дыхание, потом снова голос моего отца, который успокаивал женщину, уверяя ее, что не стоит беспокоиться: трудно себе представить, чтобы муж стал ее здесь искать. Значит, женщина была замужем. Я напряг весь свой слух. Не могу утверждать, но мне показалось, я узнал Станикину подругу, жену доктора Сименчича. Круглый, бело-розовый комочек, который мне всегда напоминал собачонок, каких выставляют на шелковых подушках в витринах. Тех, с огромными глазами и почти совсем без носа. Пекинесы, что ли?
— Вот это повезло так повезло, Рашида! — Я схватил ее за талию и закружил на тропинке среди могил. — Теперь можно спокойно податься на танцы. Завтра мой старик заплатит за билеты!
Я потащил ее к кладбищенской калитке, но она вдруг вспомнила, что кое-что забыла на могиле. То, что несла мне в подарок. Мы вернулись к уже остывшей каменной плите, и я заметил, что подарок замотан в тысячу тряпок. Когда я взял это в руки, мне показалось, что оно шевелится. Поди-ка, опять кролик или кошка! С нее этого станет!
— Может, снова еж, Рашида? — спросил я пересохшими губами, но она сказала, что не еж, а что — отгадай сам!
За памятником все еще ворковал мой отец и пискляво вторил ему бело-розовый комок, но их не было видно.
Я решил, что неплохо бы подать отцу знак о своем присутствии, и запел: «На опушке зайчик дремлет, спит….» Рашида засмеялась.
— А я угадал, — сказал я. — Щенок! Могу поспорить на сто динаров — щенок или кролик.
— Давай сто динаров! — Рашида сунула руку в карман моей рубашки. — Не угадал! Черепаха!
— Господи боже, Рашида! — Я прямо набросился на нее. — Разве нельзя было подарить собаку или кролика? Я знаю хоть, чем их кормить. Давай лучше кролика, идет? — Я повернул ее к себе и сунул узелок ей в руки. Вокруг была мертвая тишина. С какой-то могилы за памятником маленькому Эмилиану донесся женский голос, который несколько раз повторил: «А дальше? А дальше?» Моего отца как ветром сдуло. — Договорились, Рашида? — повторил я. — Кролика или собаку. На худой конец можно и кошку, хоть я их не очень люблю.
— Нет. Я тебе принесла черепаху. Ты увидишь на свету, какой у нее чудесный панцирь. Она любит бродить по ночам и книжки любит. Составит тебе компанию на твоем чердаке, пока пишешь этот, как его, твой роман. Она очень любит книжки. У меня сегодня утром сожрала полграмматики! — Рашида шептала все это мне на ухо, обхватив меня за шею, и я просто не знал, что ей ответить.
Из-за ее дурацких рук, из-за того, как она ими меня обняла, я понял, что должен ей что-то ответить, и сказал, что вообще-то я в восторге от черепах, которые так любят грамматики.