Голосую за любовь

Олуич Гроздана

А я ничего не думал. Буду бродить по свету и писать обо всем, что вижу. Какой идиотизм! Как будто уж все давным-давно не описано! Нет, а в самом деле, кем бы ты мог стать, Слободан Галац? — подкарауливала меня моя совесть в минуты самых невероятных душевных блужданий. А в самом деле? Товарищ директор, твой отчим, твердит, что из тебя выйдет прощелыга. Что-то в этом же роде предсказывает тебе и твой родной папаша. Об учителях и говорить нечего, они в каждом втором из своих питомцев видят будущего негодяя. Мама убеждена, что из тебя кое-что получится. Впрочем, в этом убеждены все матери в отношении своих детей.

А ты сам? Что ты сам думаешь?

— Клянусь, Рашида, — я просто повернул ее к себе лицом, — если ты не заговоришь, меня удушит моя собственная совесть.

— А у тебя вообще нет совести.

— У меня ничего нет. Пускай. Зато у тебя есть все.

— И у меня нет. Мы очень похожи, и в этом все дело. И мой отец говорит то же самое.

— Господи, не хватало еще твоего отца! Разве он знает, что мы встречаемся? — Я посмотрел ей в глаза, а она улыбнулась и ничего не ответила, но синяки у нее на плечах и на спине свидетельствовали о том, что, конечно, он все знает. — Еще четыре дня — и конец, Рашида! — Я провел ладонью по ее щеке, а она закрыла лицо руками.

— А если она меня так и не спросит? Я вызубрила все эти проклятые законы Архимеда и черт знает что еще. Только бы она спросила! Напиши ей такое письмо, чтобы она меня обязательно вызвала. Напишешь? — В ее светлых глазах стояли слезы, а губы дрожали.

— Из-за таких пустяков не плачут, Рашида! Конечно же, напишу! — пообещал я, и снова защемило сердце от сознания, что я одновременно и бог, и гад. Я напишу, что еще ничего не потеряно, что и в пятьдесят лет можно все круто изменить в жизни, как может изменить результат матча забитый в последнюю минуту гол. Я напишу, что годы вообще не имеют значения. Ведь именно об этом писал бы мужчина, влюбленный в женщину старше себя лет этак на пятнадцать. И она поверит всему, потому что, когда речь идет о любви, женщины готовы поверить в самую невероятную чушь. А потом? Конец игры я никак не мог себе вообразить, и именно это меня особенно беспокоило и возбуждало.

— А что, если все это откроется, Рашида?

— Не откроется. Атаман сказал, что она ни о чем не догадается.

Однако Атаман после появления Мелании на пароме, видимо, уже строил новые планы.

— А ну, свистни Атаману по-индейски, — попросил я Рашиду, потому что у меня свист сквозь два пальца никак не получался. — Если он не в воде — услышит! — прибавил я, хотя в душе был уверен, что Атаман услышит ее и на дне Тисы. Она свистела пронзительно, как черт.

— А зачем тебе сдался Атаман? Нам хорошо и без него! — сказала она, потому что часто вела себя совсем не так, как все. Ей ничего не стоило поддразнить меня Атаманом, который все еще к ней клеился, но она не хотела этого делать, объясняя, что подобные вещи ни к чему хорошему не ведут. Человек или любит кого-то, и тогда ему незачем причинять своему другу боль, или не любит, и тогда он должен просто повернуться и уйти.

— Свистни, Рашида! Мне надо у него кое-что спросить. Вернее, он, кажется, хотел нам что-то сказать. Вчера он мне намекнул об этом. Что-то о Мелании.

— Ладно! — Она сунула в рот два пальца и так свистнула, что полпляжа обернулось в нашу сторону.

Атаман понял сигнал и тут же прибежал. Волосы и спина его были в грязи, потому что они с Томо Силачом соревновались, кто глубже нырнет,

а нырять в Тису — значило нырять в тину и в ил. Рашида взглянула на него с удивлением.

— А ты, Атаман, выглядишь как индеец Сиюкс!

— Как кто?

— Как индеец Сиюкс, когда он вытащил боевой томагавк.

— Господи, Рашида! Говори попонятней! — сказал он, и, пока она счищала у него со спины грязь и водоросли, Грета, как всегда, когда поблизости оказывался кто-то посторонний, нервно скребла лапками доски парома.

Она ответила, что он ничего не понял, потому что не читает книг, не читал и «Кожаный Чулок». Конечно, Рашида тут права, но в то же время некоторые вещи Атаман соображает значительно быстрее, чем мы.

Что касается Мелании, он, оказывается, хотел, чтобы я попытался выманить у нее денег. Если уж она, мол, поверив моему предыдущему письму, пришла на свидание, почему бы не попросить ее теперь оставить немного денег в каком-нибудь укромном местечке. У Маркоты где-то там, в Боснии, недавно разболелась мать. На каникулы он, конечно, поедет ее навестить, и деньги ему будут нужны. Мелания знает, что мать у него больна и что он к ней поедет.

— Допустим, знает. Но откуда ты, Атаман, это знаешь?

— Мита узнал. Ты забыл, что он сидит от нашего класса на педсоветах? Там и слышал.

— Да, я об этом не подумал. Но насчет денег твой план фиговый, и я в это впутываться не хочу. Письма — это еще куда ни шло, но деньги!.. Господи, Атаман, за кого ты меня принимаешь? — Я посмотрел на него, а он покачал головой и процедил:

— За дурака, да еще самого худшего сорта. С Баронессой ты прошляпил, а теперь хочешь прошляпить и здесь!

— С Баронессой нечего было и связываться: у нее даже золотого зуба во рту нет. А потом — я никогда не позволил бы себе грабить человека, который уже не живет на этом свете. А о Мелании — выбрось это из головы! Мы и так уже достаточно дров наломали!

Я лег на живот, но недолго оставался в этом положении. Атаман тряхнул меня за плечи и пригрозил, что я еще пожалею об этом. Он не намерен топать по свету на своих двоих без динара в кармане только потому, что связался с трусом.

Рашида смотрела на нас широко раскрытыми светлыми глазами, а затем сказала, что не понимает, о чем мы спорим.

Объясни ей! — Атаман еще раз тряхнул меня. — Объясни ей, что из-за того, что ты сдрейфил, мы отправимся в дорогу без гроша ломаного в кармане!

Я объяснять ничего не стал. Во-первых, потому, что сам в этой истории по уши увяз, а во-вторых, потому, что был уверен: Рашида прекрасно усекла ситуацию и только делает вид, будто не может врубиться.

И все-таки в глубине души я почувствовал страх. Атаману терять было нечего: его уже выгнали из школы. А тебе? — снова кольнула меня моя совесть. Чего тебе бояться? От тебя уж отмахнулись и люди и черти! Я глядел на Тису и на плещущихся в воде людей. На дальнем конце песчаной отмели, навощенные кремами для загара, лежали на солнце товарищ директор с Драганой и Ясминой. Все трое делали вид, будто меня не замечают. Если б не случилось того, что случилось, следующие три дня я должен был бы провести с ними. Я радовался тому, что произошло, хотя с мамой мы теперь встречались украдкой, как любовники, а под глазами у нее стремительно увеличивались синие круги.