Голова королевы. Том 2
Шрифт:
С этими словами она протянула Лейстеру руку, он поднес ее к губам, и трепет пробежал по его телу, потому что эта царственная рука дрожала, — значит, он заставил ее волноваться.
Когда Лейстер, пылая от волнения и все еще упоенный своей победой, о которой он даже не мечтал, проходил гордый и радостный по аванзалам, то заметил, как все придворные низко кланялись ему. Его интимный разговор с глазу на глаз с королевой в ее кабинете продолжался слишком долго для того, чтобы в нем не увидели уже явного любимца, если не более того. Как раздувало это поклонение его гордость, как льстило оно его тщеславию, как высоко поднимались его самые смелые честолюбивые помыслы! Елизавета намекнула ему, что она не свободна от женских слабостей! И она почти созналась, что только долг перед короной мешает ей последовать влечению своего сердца. То была победа, которой Лейстер мог гордиться.
Но он был женат, и даже если бы этот союз можно было расторгнуть, то одна весть об этом браке превратит ее теплое чувство к нему в презрение и ненависть. Теперь ничто не могло спасти Дэдлея, кроме строжайшего молчания тех, кому была известна его тайна. Оставалась еще надежда на то, что Елизавета победит свою слабость. И если она отвергнет его теперь, тогда он останется близким другом ее сердца, будет первым лордом королевства, и в то же время сможет втайне наслаждаться в объятиях Филли, благо та не требовала никаких почестей, а только любви.
Кто мог обвинить его, кто мог доказать его вину? Старый священник, совершавший брачный обряд, был почти слеп, Ламберт зависел от него, Сэррея и Брая он, став любимцем Елизаветы, мог держать в отдалении по приговору королевы. Затеянная игра была смела, но отказаться от нее значило все потерять. Дэдлей рисковал своей головой, своим существованием, а также благополучием Филли, потому что мщение, которое постигло бы его, не пощадило бы также и ее. По этой причине всякая насильственная мера казалась ему справедливой, и, едва успев добраться до своего дома, он велел позвать к себе Кингтона.
Когда тот явился, Лейстер сказал:
— Кингтон, я знаю, что могу доверять тебе. Похищением той девушки я совершил большую глупость, которая может иметь непредвиденные последствия. Против ожидания, дела при здешнем дворе складываются для меня настолько благоприятно, что мне приходится бояться, как бы не узнали, насколько мало заслуживаю я оказанного мне доверия. Никто не должен знать, что в Кэнмор-Кастле скрывается дама.
— Милорд, о том известно только тем, кому вы доверили сами.
— Знаю и раскаиваюсь в своей опрометчивости. Королева помнит, что я поклонялся ей, и, кажется, не прочь принимать дальнейшее поклонение. Она сочтет смертельной обидой для себя, если узнает, что я поклялся в любви другой.
— Но кто же сможет доказать это, милорд, если вы будете отрицать?
— Кинггон, но ведь я женился на леди, старый священник из Кэнмора совершил церемонию, как полагается. Я не мог сдержать свою страсть и дал ей увлечь себя. Теперь это — совершившийся факт.
— Но при совершении брачной церемонии были упущены кое-какие формальности, необходимые для законности брака.
— Что за черт! Кинггон, это — дьявольская мысль! Молчи об этом! Я люблю жену, и мое слово священно, лучше пусть с меня снимут голову, чем мне стать негодяем.
Кинггон посмотрел на графа, словно ожидая объяснения, что же ему, собственно говоря, нужно. Но Дэдлей вместо того, чтобы дать это объяснение, беспомощно уставился в пространство, и слуга понял, что его позвали на помощь, что графу важнее заглушить свою совесть, чем думать о мерах, последствий которых он боялся.
— Милорд, — сказал Кинггон, — вам, стяжавшему милость и благоволение ее величества королевы, будет не так-то трудно охранить свой тайну. Но мне кажется, эта тайна с каждым днем будет становиться все опаснее и тягостнее для вас. Она превратится для вас в цепь, которая будет все теснее обвивать вас, если вы будете откладывать в долгий ящик окончательное решение.
— Ты прав, Кинггон. Но как быть? Я открою тебе свое сердце. Ты глубоко предан мне и, быть может, найдешь какой-нибудь выход. Побуждаемый честолюбием и очарованный милостивым приемом, я сделал королеве такие признания, которые женщина может выслушать только в том случае, если она отличает говорящего, как мужчину. Я был уверен, что неуспех моей миссии в Шотландии лишит меня милости королевы Елизаветы и решил предпочесть счастливую частную жизнь честолюбивой борьбе при дворе Елизаветы. Я встретил существо, которое любило меня, которое всей душой было предано мне, в моем воображении розовыми красками обрисовалось тихое счастье, мне показалось, что мое сердце навеки умерло для честолюбивых замыслов. Я намеревался заключить брачный союз с Филли только тогда, когда стану совершенно свободным, но ее настроили подозрительно против меня, и я увлекся до того, что дал ей свое имя, только чтобы доказать, насколько я не собираюсь нарушить ее доверие. Счастье, которое я вкусил, заставило меня беззаботно относиться ко всяким опасным последствиям. Да и никогда я не буду предателем той, которую люблю, никогда не обману ее доверия, она — моя жена и останется ею. Но сегодня я вдруг узнал, что королева Елизавета все еще помнит мои признания, и почувствовал, что не могу больше противостоять искушениям честолюбия. Я не вынесу замкнутой жизни, раз меня будет одолевать мысль, что стоило бы мне захотеть, и я бы стал первым лордом в Англии. Королева Елизавета нерешительна, я убежден, что ее гордость поможет ей преодолеть любую женскую слабость. А я мог бы добиться первенствующего положения, если бы поддерживал в королеве мысль о том, что я принадлежу ей безраздельно. И весьма возможно, что я сумею открыть путь для своих честолюбивых замыслов, не становясь изменником жене. Кому нужно знать, что граф Лейстер устроил себе тайное мирное счастье? Твоей задачей будет оберегать эту тайну, Кинггон. Найди средство избавить меня от мучений вечного беспокойства, и ты будешь осыпан золотом и станешь моим другом.
— Вы изволили сказать, что этой тайны не знает никто, кроме священника, Ламберта и его дочери?
— Да! Но я поручился Сэррею своей честью, что увез Филли только для того, чтобы сделать ее своей женой.
— В таком случае я вижу только один исход: брак не должен быть заключен!
— Да, но он уже заключен, Кингтон. Я не буду отказываться от этого!
— Вы не изволили меня понять. Правда то, что вы вступили в брак, чтобы оправдаться как в своих глазах, так и в глазах леди Лейстер. Но вы скрывали этот брак, следовательно, на самом деле он существует только для вас, но не для других. Не должно остаться доказательств этого. Я думаю, нужно удалить из книги метрик листок, на котором записан ваш брак, и принять меры, чтобы как священник, так и свидетели молчали.
— Ну а лорд Сэррей? — спросил Лейстер. — Если он потребует доказательств, что я сдержал свое слово? Это — такой человек, который способен довести свое преследование до трона королевы!
— Надо либо заставить его замолчать, либо помешать добраться до трона королевы.
— Да как же помешать этому? Быть может, он и будет молчать, если узнает правду, но этот меднолобый остолоп Брай не будет внимать голосу рассудка, он все поставит на карту, лишь бы добиться официального признания прав моей жены!
Кинггон, улыбнувшись, спросил:
— Неужели вы имеете основания щадить человека, который может быть вам до такой степени опасным?
— Я не хотел бы употреблять насилие против него, но если иначе нельзя…
— Быть может, окажется достаточно одной угрозы. Если я получу полномочие действовать в ваших интересах, то уверен, в самом скором времени буду иметь возможность всецело успокоить вас, ваше сиятельство!
— Кинггон, я не люблю крайних средств.
— Я пущу их в ход только в случае настоятельной необходимости. И во всяком случае будет гораздо лучше, если этим займетесь не вы лично, а я. Вы, ваше сиятельство, можете потом свалить всю вину на меня, и, конечно, простите мне, преданному слуге, если я проявлю излишнее рвение, а не недостаток усердия. Я уже знаю, что нужно делать в случае открытия вашей тайны.